— И так он, наконец, добился необходимого внимания.
— Добился, но ему было мало. Мы уговорили «Таймс» держать эту историю в секрете, пока дело не будет раскрыто. Поэтому с убийством мисс Биллингс он поднял ставки — начиная от постера в лобби и заканчивая ловушкой с ядом для любого, кто решит помочь несчастной. Он издевается над нами, цитируя «Червя-Победителя». На этот раз у меня нет никаких сомнений: он настолько же опасен, насколько любит театральные эффекты. Это человек, с которым придётся считаться.
Я скептически посмотрел на него.
— Может и так. Но что из всего этого натолкнуло тебя на мысль, что он убьёт именно во время премьеры?
Когда Алистер ответил, в его голосе не было ни тени сомнений.
— Посуди сам. Его запросы и потребности продолжают расти; с каждым разом ему нужно всё больше и больше, чтобы почувствовать удовлетворение. Не знаю, заметил ли ты, но в сегодняшней «Таймс» я уговорил наших друзей не упоминать детектива Марвина.
Я-то заметил, но думал, что это получилось случайно, а не благодаря особой просьбе Алистера.
А теория Алистера о «совершенствующемся убийце» и «преступнике, который обязательно выберет премьеру спектакля» была, по меньшей мере, спорной.
Алистер заметил моё замешательство и сразу же попытался развеять мои страхи.
— Знаешь, я признаю, что в моей работе есть место не только для «науки», но и для «искусства». Иногда нужно просто довериться собственным инстинктам, как ты доверился им, когда решил поверить в невиновность По.
— По поводу По — да, но в этом деле, — я широко развёл руки, — мои инстинкты молчат.
— Поэтому я и прошу довериться моим.
Я посмотрел Алистеру в глаза.
Доверие — сложный вопрос.
Я безоговорочно доверял его уму и гениальности. Но его инстинктам?
Я уже имел несчастье выяснить, что там, где дело касалось не поведения преступников, а этических проблем, его инстинкты не срабатывали. С другой стороны, я и сам прекрасно понимал: в решении этических проблем нужно иногда идти на компромисс. И я сам не раз это делал, особенно когда на карту были поставлены жизни.
Я всё ещё раздумывал над словами Алистера, когда за нашими спинами раздался голос Изабеллы:
— Ты готов идти?
Она стояла на пороге столовой в умопомрачительном чёрном бархатном платье с пайетками, и её волосы были уложены в сложную элегантную причёску. На шее во впадине между ключиц поблёскивало маленькое сердечко.
Платье было простым, но эффект Изабелла произвела сногсшибательный.
Я поднялся из-за стола, чувствуя внезапное смущение и замешательство, и укол вины за то, что сегодня я находился не на своём месте. Я был одет в чужой костюм и собирался играть роль человека, которым не являюсь.
— Хорошего вечера, — пожелал нам Алистер, наливая себе ещё бокал вина; при этом выражение лица его было угрюмым. — Не беспокойтесь, в половине одиннадцатого я буду стоять возле «Гаррика» и следить за всеми, кто подойдёт к Молли Хансен.
Ему, очевидно, не очень нравилось, что его сначала оставляют одного дома, а потом отправляют делать неблагодарную работу.
У меня промелькнула мысль взять его с собой, но… Нет, пусть он пока не будет в курсе моих сегодняшних планов. По крайней мере, до того момента, как я всё удачно завершу.
В лифте Изабелла протянула мне своё пальто, чтобы помог его надеть.
Пододвинувшись к ней ближе, я ощутил запах её духов — что-то лёгкое, напомнившее мне о весенних цветах.
Она улыбнулась и произнесла:
— Если мы не поторопимся, Саймон, то опоздаем.
И до меня дошло: естественно, в таком платье она собиралась ехать не на метро.
Пока мы спускались на первый этаж, я незаметно запустил руку в свой карман и вздохнул с облегчением: денег, чтобы заплатить за такси, а так же дать на чаевые служащему Дакоты, который нам это такси поймает, мне хватит.
Судя по остальным людям в лобби, одетым в вечерние наряды, мы с Изабеллой были не единственные, кто решил провести вечер вне дома.
Несмотря на вторник, в «Империи» был аншлаг.
Собственно, это было ожидаемо: «Питер Пэн» являлся самым популярным спектаклем на Бродвее. Мне повезло, что я смог достать билеты на такие хорошие места.
Мы сели на третий ряд в партере справа от прохода.
Зал был украшен в изумрудных и багровых тонах, но в отличие от остальных театров, здесь не было ничего вызывающе роскошного. Когда я обратил на это внимание, Изабелла пожала плечами: