Михаил Шабалин
И ЗВУКИ, И КРАСКИ
Лучи Кратоса пробиваются через быстрые облака и щекочут веки. Высокий воздух пахнет весной. В мире стоит особая полуденная тишина, нарушаемая только звоном ручьев да криками петухов. Ветер, прилетевший с гор, пробирается под дырявое пальтишко Беско, и мальчик зябко ежится на железной крыше сарая. Натруженные руки ноют, а перед глазами все еще стоит размеренный блеск синей стали. Он хорошо поработал. Тетка будет довольна. Зеленого крошева ветвей хватит на пару дней. А что такое пара дней весной? Это же уйма времени! А через декаду на проплешинах появится первая трава. Можно будет выгнать корову с теленком на общий луг. Правда, у них с теткой всего два десятка пастбищных дней… Их бы приберечь на время, когда трава наберет силу… Однако и желающих выгнать своих коров на луг тоже прибудет…
Мысли Беско путаются. Теплые щупальца Светила обволакивают мальчишку. Хоровод цветных пятен кажется ему коровьими спинами на жарком летнем лугу. Беско растворяется в высоком небе… У него уже нет тела… Он плывет над теплой землей….
— Беско! Бе-е-ско! Дитя обмана!
Голос у тетки хрупкий. Плохо дело. Опять газ. Это надолго. Сейя не умеет нюхать в меру. Она ставит сразу большой бак и, едва бродило пойдет пузырями, тут же «снимает пробу». Проба снимается так часто, что поршень не поднимается и до первых делений. Начав с коротких припаданий, тетка кончает всегда одинаково: закусывает мундштук и дышит, пока не упадет на пол. Грязную и невменяемую, ее Беско утащит в землянку и уложит на топчан. Сутки Сейя не будет узнавать его. Потом еще сутки будет болеть. А потом… станет крошить кору на новую закваску.
— Бе-е-ско! С-сатана… Где тебя носит только?
Ворча и кашляя, тетка проходит как раз под ним. Она, конечно же, видит и груду нарубленных хвойных лап и прислоненную к ящику секиру. По черно-синей стали устремленной в небо, еще стекает смолистый сок. Сейчас должна подобреть… Точно: кашляет, бормочет. Стуча протезом, идет в дом. Дверь землянки тягуче скрипит и вновь повисает тишина. У Беско в запасе десяток минут. Больше Сейя не выдержит — пойдет проверять, высоко ли поднялся поршень с грузом, станет пристраивать лишнюю гирю.
В конце улицы возникает стонущий звук. Дрововозы. Интересно, от какого же общества? Сегодня девятый день декады… Значит и им перепадет с теткой. На девятый день — ветеранам…
вспомнил детский стишок Беско. Стишок этот, говорят, учили в школе. Давно, еще до Режима. Сейчас и дня такого нет — Святого Тыско. Есть просто девятый день декады. Говорят, что старого директора забрали за то, что он во всеуслышание заявил, что надо быть дураком, чтобы отменить название, живущее века.
«Надо будет — все отменим!» — кричал подвижник Дан на форуме.
«Молодой да ранний»… — непонятно сказала о нем старая Сейя.
А Денко Дан — хороший парень. Он знает столько разных историй про Великих Старцев и про страшную жизнь до Режима. Ведь это именно подвижник Дан заметил, как здорово Беско пел на утреннике и дал ему карточку на дрова.
А еще Беско нравится директор. С виду страшный — весь в шрамах и молчит. А путевку ему выписал в школу. Сейя очень боялась, что там, где выписывают путевки, вспомнят, кто родители мальчика и… прямой путь тогда для него в дрововозы. Или поставят надзирателем над телями, которых и бить жалко, и в то же время опасно. Если, скажем, теля окажется за спиной надзирателя, то он может броситься и задушить. Так, по крайней мере, говорят ребята в школе. Если ты встретился с беглым телей в лесу, например, всегда надо иметь при себе пучок сухой «заборонь-травы». А вот помогает ли «заборонь-трава», если теля, скажем, оказался сзади? И как же он чувствует, что это именно «заборонь»… а не «угрей-трава», когда он даже имени своего не знает? И еще о директоре плохого писали, что он от тели отказался. А ему, как директору школы положены даже двое: Он-теля и Она-теля. А вот поди ж ты, отказался. И за домом следит сам, и поленницу сам кладет. Сейя, когда вспоминает, как Беско путевку в школу получил, плачет и просит у всех десяти Святых, чтобы они заботились о директоре. Непонятно, конечно, как могут Святые заботиться о директоре, когда Режим и самих-то Святых отменил? Говорится, что Святые — это выдумки темного забитого народа.
Нынешний директор такой старый, что наверно жил тогда, когда народ выдумал этих Святых. Злые языки болтают даже, что однажды его самого чуть не лишили памяти, и что он работал на карьерах вместе с телями. И что шрамы на его лице — след взрыва в каменоломне. А другие люди говорят, что он был летчиком и шрамы на лице — это ранение, полученное в честном бою. Разное болтают люди. Поди разбери где правда, где вранье. Но одно, конечно, верно — директор добрый. Был случай, о котором Беско не рассказал никому: ни Сейе, ни Ли-Лин. Да и сам он не очень-то любил вспоминать о той истории, что случилась года два назад.
Они пошли на поле после трудового десанта. Известное дело, что за сборщики-десантники. Объявлены были заморозки и то, что осталось на земле пропало бы так и так. Из замороженного баркуса разве газ перегонять… Они с группой ребят уже подходили к кромке леса, вполголоса окликая друг друга в подступавших сумерках, как вдруг из леса с гиком выскочили всадники с нагайками. Беско, холодея животом, вспомнил, что за прошедшую декаду в школе несколько раз объявляли: «За кражу добра Режима — особый закон». Видимо, эта облава и была тем самым законом…
Беско повезло. Он сразу же скользнул вдоль огородов и не был замечен кружащими по полю всадниками. И только тогда, когда выскочил на пустырь перед школой, в погоню за ним припустили двое.
Слабея ногами и шевеля пересохшим ртом, Беско ввалился в ярко освещенный коридор школы и столкнулся лицом к лицу с директором. Тот несколько секунд смотрел на теряющего сознание Беско, после чего схватил его за плечи и потащил в свой кабинет.
Парню было уже все равно. Мотая головой, он семенил вслед за директором и не сопротивлялся, когда тот, распахнув дверцу одежного шкафа, втолкнул его в пахнущую пылью тем-? ноту. Сквозь неплотно прикрытую дверь, он видел как быстрым шагом директор вышел в коридор, и… может, показалось это Беско, но, вроде, в руках его на миг мелькнул черно-синий ствол лучемета.
Солдаты топали ногами в коридоре, шумели и ругались, однако в кабинете так и не появились. Видимо их остановил холодный и уверенный голос директора.
Потом они пили отвар из лесных цветов. Директор молчал, и лицо его в белых шрамах было совсем не страшным… Молчал и Беско. Ему хотелось спросить директора о лучемете, и о том, правда ли, что во время войны с удоками тот был летчиком, но он не решился и лишь кивая головой благодарил за предлагаемые сухари и сахар. Конечно, думал Беско, такой человек как директор, мог и на самом деле быть летчиком, хотя он и не был похож на летчика Руйко из фильма «Смерть Героя».
Руйко громил противников, и ему всегда сопутствовала удача. Но в конце фильма самолет Руйко сбили, и он упал на нейтральной полосе. Весь зал замер, с ужасом ожидая развязки. Настигнутый и окруженный удоками, Руйко встал во весь рост и запел «Слава Режиму»… Рыдая, зал подхватил припев. Беско
казалось, что это он стоит с ручным лучеметом, в обойме которого последняя капсула.
Ленивая ругань вернула его на землю. Заглушая маломощную турбинку дровней, двое хриплыми голосами обсуждали спортивные новости:
— А я тебе говорю, что это с подачи О’Гунты!
— У твоего О’Гунты ноги из… растут, — следовал ленивый
ответ. Водитель прибавил оборотов, и голоса стали громче.
Похоже, что дровни увязли в грязи. «Хоть бы сами-то слезли», — подумал Беско. Он знал этих дрововозов. Два детины. Рыжеватые, поросшие щетиной с характерными подпалинами на щеках, которые выдавали в них любителей газа. Похожи они были как два родных брата, хотя и не были родней: мордатые с тусклыми глазами.
— Да… с ним! — проорал один из дрововозов. — Не родной, поди! Вломи ты ему!
Имелся в виду, очевидно, двигатель дровней. Водитель послушался и «вломил». Турбина завыла на запредельных оборотах, вытаскивая дровни из грязи.