Ахнув, Екатерина выронила сигарету и тут же чертыхнулась — окурок прожег дыру на платье.
— Вот это да... Как так можно?!
— Не знаю, — ответила Лия. — Мне не понять.
Качая головой, Екатерина посмотрела на свой дом.
— Я родила Лизу поздно — в тридцать девять лет. До этого сколько мы с Виталиком ни старались — не получалось. Я уж и в город к врачам ездила — без толку. А вот однажды узнала, что беременна. Столько счастья было! Беременность тяжело протекала, два раза была угроза выкидыша. Оно и понятно — поздние роды. Разрезали меня через восемь месяцев, Лизку недоношенной вытащили. Пугали, что умру, если не соглашусь на операцию. Мол, давление высокое, и все такое. Ну, ничего, вроде, обошлось. Вон какой красавицей растет!
— У вас, и правда, красивая дочь, — с улыбкой сказала Оливия.
— Спасибо. А у тебя дети есть?
— Двое, — кивнула Лия. — Виктор и Карина. Маленькие еще.
— Это хорошо. — Екатерина откусила от сырника. — Знаешь, а меня ведь Бог до сих пор наказывает за то, что над Евкой издевалась. Ну, да, дрянью та была, но я ведь житья ей не давала. И под парней ее, напоив, подложила, и в клубе опозорила, и чуть заживо не сожгла. Да-а, всем нам досталось по первое число. Олега теть Маша еще тогда убила, Егор на наркотики подсел и умер от передоза, Заура насмерть сбила машина, Наську муж по пьяни зарезал. Одна я осталась, да и то — ненадолго. Нельзя над людьми издеваться, какими бы они ни были. Там, сверху, записывают, и когда-нибудь тебе за все воздастся.
— Что вы имеете в виду, говоря, что остались ненадолго? — не поняла Лия.
Женщина усмехнулась и посмотрела на дом. Горько, печально.
— Рак у меня, — произнесла она. — Уже в той стадии, которая не лечится. То ли накурила, то ли напсиховала. Виталик места себе не находит, а перед Лизкой оба улыбаемся, как будто нет ничего. — На ее глаза против воли навернулись слезы. — Я ведь люблю их обоих. По-настоящему. Когда только узнала, сразу поняла, за что мне эта кара. Тогда-то и обратилась к Богу. — Она потрогала пальцами серебряный крестик на груди. — В церковь стала ходить, грехи замаливать. Да только всех не замолишь. Евка, конечно, злом была натуральным, но мы не имели права над ней издеваться. Я все чаще думаю, что, если бы нашелся хоть один понимающий человек, ее можно было бы спасти.
Оливия участливо взяла ее ладонь в свои.
— Нет, нельзя. Всему есть предел, и женщине, приказавшей убить собственного ребенка, не может быть никакого оправдания. Я знаю человека, который раньше был чистым злом, но изменился. Мой собственный муж когда-то творил ужасные вещи, но потом сумел встать на правильный путь. Из-за Евы он может вернуться к тому, с чего начал, и я этого очень боюсь. Она никого не жалеет. Вы поняли, что поступали жестоко, а она не поймет этого никогда. Ей нравилось выставлять себя жертвой. Она делает так всегда, чтобы обзавестись теми, кем легко управлять.
Екатерина со вздохом посмотрела на нее и смахнула слезу.
— Я мало что поняла из всего этого, но не могу с тобой не согласиться, — сказала она. — Пока Евка здесь жила, в деревне случались горе за горем. С самого ее рождения. В домах не стихали ссоры, вечно умирали то люди, то животные; болячки всякие ходили, алкоголизм процветал. Как только ушла Евка, все прекратилось. Редко тут происходит что-то из ряда вон выходящее. Моя бабушка называла таких людей «сеющими зло», хотя сама не верила, что Митрофанова была одной из них. И все же я не хочу оставлять эту крупицу зла в сердце. Хочу уйти с чистой душой. Понимаю, что моим действиям нет прощения, но что поделаешь? Главное, чтобы Виталик с Лизкой долго не скорбели.
— Вы не заслуживаете этого, — совершенно искренне сказала Оливия. — Дети и подростки часто бывают жестокими. Вы выросли и изменились.
— Ничто не проходит бесследно, — грустно улыбнулась Екатерина. — За все надо платить.
— Думаю, вы уже достаточно заплатили. А насчет смертей... мне кажется, тут дело не в карме, а в проклятии.
Екатерина подняла на нее удивленный взгляд.
— То есть? Ты веришь в эту чушь?
— Это не чушь, — сказала Лия. — Странно, что все, кто издевался над Евой, умирают один за другим жестокой смертью. А вас как будто оставили напоследок и заставили мучиться дольше остальных.
Екатерина рассмеялась и достала вторую сигарету.
— Нет, ну, ты даешь! Тебе бы книги писать с такой фантазией.