— О... Какую же войну ты пережила? — ахнул мужчина, приподняв Еву с земли и разглядев ее получше: лицо побито, губа треснута, одежда порвана, на запястьях и шее синяки и ссадины. — Кто тебя так?
Она не ответила. Закрыв глаза, Ева заплакала. Но у нее больше не осталось слез после минувшей адской ночи, ее губы едва дрогнули. Превозмогая боль при каждом движении, Ева, стиснув зубы, позволила мужчине усадить ее в зеленый «Москвич».
— Где ты живешь? — спросил он, сев на водительское сидение и захлопнув дверцу старой машины.
Ева рассмотрела его со спины. Незнакомый пожилой мужчина лет шестидесяти, не из ее деревни.
— Ивановка... — собрав все силы, прошептала она.
Мужчина не услышал и повернулся к ней.
— Где?
— Ивановка... — произнесла Ева одними губами.
— Ивановка? — Кажется, он понял.
Ева с трудом кивнула.
— Хорошо. — Мужчина вздохнул и завел мотор. — Отвезу тебя в больницу, а потом найду твоих родителей.
Ева не возразила. Ей было все равно, куда ехать, только бы подальше отсюда. Ее даже не удосужились отнести от дома. Выбросили, как мусор, в нескольких шагах от него. На снегу были видны следы шин Олеговых «Жигулей» и их собственные следы, тянущиеся от машины к крыльцу прокля́того убежища извергов. Ева отвернулась, не желая смотреть ни на них, ни на дом.
Невидящим взглядом Ева уставилась в наполовину замерзшее окно. За ним простирался пустырь, а невдалеке виднелась березовая рощица. Деревня находилась совсем рядом.
Ева не чувствовала ничего, кроме вины. И винила не столько Олега и его друзей, сколько саму себя. Зачем, зачем она доверилась ему? Какой бес управлял ею, заставив вместо того, чтобы убежать, идти в дом, сразу показавшийся плохим? Почему она осталась, увидев тех, кто пытался ее убить, зачем поверила им?!
Но имеют ли значение раскаяния после всего, что случилось ночью? Имеет ли значение хоть что-то? Нет, все теперь бессмысленно, даже жизнь. Опозоренная и опороченная, Ева больше не хотела жить. Да, она виновата сама, но легче от осознания этого ей не стало. С детства Ева внушала себе, что во всем нужно видеть только хорошее, во всем есть положительные стороны. А на плохое лучше закрывать глаза. Но она закрыла глаза на очевидное. Старалась не замечать того, что требовало к себе особого внимания. Доверилась людям, не раз пытавшимся сжить ее со свету, и поплатилась за это. Самой крупной монетой.
Ева не знала, сколько времени проехала в машине незнакомого человека. В какой-то миг она отключилась. И пришла в себя только на больничной койке в Котовске — небольшом городке в одиннадцати километрах от Ивановки.
.
С трудом открыв глаза, Ева поморщилась, — яркий свет ее ослепил. Она не сразу поняла, что лежит на кровати, а голова, запястья и шея перевязаны; на скуле, похоже, был пластырь. Тело неимоверно болело. Ева не смогла пошевелить даже рукой.
В палате находились еще две женщины. Одной было около сорока, а другая выглядела чуть старше Евы. У самой старшей была загипсована нога, а у молодой — перебинтована голова. Она спала. Другая читала книгу.
Заметив, что Ева проснулась, слегка полноватая темноволосая женщина отложила книгу и с улыбкой подошла к ней.
— С добрым утром, красавица, — поздоровалась она. — Будем знакомы? Я — Марина.
— Ева... — прошептала девушка, с трудом пытаясь сконцентрировать на ней внимание.
Справившись с костылями, Марина уселась на стул.
— За что платят этим медсестрам? — проворчала она. — Так редко заходят, хотя должны чаще! Вот моя сестра как-то лежала в Тамбове... — Следующие десять минут Ева покорно слушала историю сестры Марины, лежавшей в больнице с более качественным обслуживанием.
— Что с тобой случилось? — закончив рассказ, спросила любопытная Марина. — Подралась?
— Нет... — шепотом ответила Ева, глядя в потолок. На глаза навернулись слезы. Все, что она так долго выстраивала и украшала, рухнуло в один миг тяжелой стеной, оставив после падения лишь корявые обломки.
— Тебя побили? — попыталась догадаться назойливая соседка по палате.