Если он еще жив.
Ева не знала, сколько прошло времени. В этом месте оно казалось бесконечным. Сидя в полумраке, прислонившись спиной к холодной стене, Ева снова подумала о трагедии, произошедшей несколько часов назад. Она попыталась найти хоть какие-то зацепки, но тщетно. Одна пустота. Кому понадобилось убивать бабу Люду? Если хотели навредить Еве, — что тонко подразумевала надпись над окном, — тогда зачем было нападать на ни в чем не повинную женщину? За всю свою жизнь она не сделала никому ничего дурного. Могла ли старушка предполагать, что умрет такой страшной смертью?
«Где Ты был в это время, Бог?! — отчаянно воскликнула душа Евы. — Это и есть Твое воспетое милосердие? Что Тебе сделала баба Люда? Чем заслужила такую смерть?!»
Постепенно страх и отчаяние сменились яростью. Ева никогда прежде не испытывала этого чувства: желания убить. В какой-то миг оно вдруг заиграло в ней с неистовой силой. Больше всего на свете Еве захотелось найти убийцу бабы Люды и сотворить с ним то, что он сотворил с несчастной женщиной.
Еву передернуло. Эта отчаянная мысль ее напугала. Нет, она не убийца! Она не желает вставать на одну ступень с тем или теми, кто сотворил такое с беспомощной старушкой. Но жажда мести не давала покоя. Ева не могла просто «проглотить» случившееся. Человек, сотворивший это зло, заслуживает сурового наказания. Теперь Ева поняла состояние матери в момент, когда она убила Олега Фёдорова. Ею руководила месть — месть за жестоко опороченную дочь.
Ева опустила голову. Это только мысли... На самом деле она бессильна что-либо предпринять. Скорее всего, ее отправят за решетку вслед за матерью. А бедный Петя, если еще жив, будет вынужден скитаться по помойкам в поисках черствой хлебной корки.
Положив голову на согнутые колени, Ева снова заплакала. Слез в глазах почти не осталось, но эмоции вырвались наружу. Она одна... Совершенно одна, не приспособленная к такой жизни. У нее всегда была опора в лице брата, в лице бабы Люды; даже мать в последнее время изменилась и начала уделять внимание своим детям. Ева могла положиться на нее. Даже когда Мария сильно пила и била дочь, Ева все равно не ощущала себя такой одинокой, как сейчас. У нее были люди, которые могли хотя бы выслушать ее.
Одной зимой Ева лишилась всего, что имела: семьи, дома. Пусть в прошлом ее жизнь была далека от идеальной, но сейчас она стала еще хуже. Раньше у нее была семья: пусть пьющая и скандальная, но мать; резвый, не по годам смышленый брат; добрая соседка, которую Ева считала бабушкой. У нее были дом, школа, работа. Теперь нет ничего. Подозреваемая в убийстве, Ева сидела на полу темной камеры и все, что могла, — это плакать. Она обречена. Никто не придет к ней на помощь; всех, кто ее любил, больше нет рядом. Она одна. Одна не только в сырой камере — одна во всем мире.
.
Прошло несколько часов. За это время усталость полностью овладела Евой, лишив ее последних сил. Она так и не смогла заснуть. И вовсе не из-за отсутствия неудобств и подозрительного человека на топчане — из-за минувшего события она так и не смогла расслабиться. Едва закрывала глаза, как видела зловещую, разгромленную комнату, в которой на залитой кровью постели лежала убитая старушка. И надпись, смысла которой Ева так и не поняла, ярким красным пятном мелькала перед глазами.
Голос милиционера, оказавшегося по ту сторону решетки, заставил Еву вздрогнуть и отвлечься от мыслей:
— Митрофанова, на выход!
Превозмогая усталость, Ева с трудом подняла отяжелевшую голову и посмотрела на человека в униформе.
— Я? — слабым голосом спросила она.
— Ну, если кроме тебя в камере есть еще одна Митрофанова, то, может, и не ты, — раздраженно фыркнул милиционер. — Давай, поднимайся, и на выход!
Придерживаясь за стену, Ева кое-как встала на ноги. Они затекли и отказывались ей подчиняться. Превозмогая боль, медленным шагом она подошла к решетке. Милиционер выпустил ее, и тут же прозвучал хриплый голос только что проснувшегося бомжа:
— Эй, а когда за мной придете?
— Когда надо будет, тогда и придем! — огрызнулся милиционер, защелкивая на запястьях девушки наручники.