– Я подумал насчет того, о чем ты говорила вчера ночью. О Креване, о том, что он пытается завладеть видео. Ты хоть понимаешь, какую это дает тебе власть?
Я тоже подумала: мистер Берри и Пиа Ванг знали о видео, и они исчезли. Одна мысль, что Креван думает, будто видео у меня, наполняла меня страхом: он охотится на меня, и нет смысла сообщать ему, что я понятия не имею, где видео. Я чувствую себя не как человек, обладающий властью, а как самый преследуемый человек на земле.
Кэррик понял, что я с ним не согласна.
– Селестина, с помощью этой съемки ты добьешься, чтобы Клейма отменили. Мало того, если все поймут, что Креван вынес неверный приговор один раз, возникнет вопрос: а как часто он ошибался в прошлом? Вся система Трибунала пошатнется.
Сердце резко забилось. Да, в этом что-то есть. Впервые для меня забрезжил свет в конце тоннеля: больше чем месть – спасение. Да, Кэррик меня убедил, стоило бы попробовать, но …
– В чем дело, Селестина? Ты просто должна этим воспользоваться. Показать видео каждому, кому сумеешь.
У меня его нет.
Скажи ему, Селестина. Скажи ему, что видео у тебя нет. Скажи. Я раскрыла рот. Подумала, как сформулировать. Это ведь просто. У меня нет съемки. Он только думает, что она у меня. Потому что так сказал тот человек, который якобы передал ее мне.
Кэррик ждал. Я закрыла рот. Не смогла разрушить его надежды. Он уцепился за этот план, видя в нем единственную возможность исправить все, что с нами случилось. И как знать – а вдруг запись все же у меня. Если я сумею проникнуть в свой дом – она может оказаться там. Мысли понеслись вскачь. Возможно ли пробраться в дом так, чтобы стражи не увидели? Или – связаться с родными и попросить их поискать? Сумею ли я это осуществить?
– Ладно, – сказал он, его энергия иссякла, он отступился. – Я слишком многого от тебя требую, понятно. Ты только что добралась к нам, устала, а тут я … И все же, – приободрился он, – я тебя сюда не зря привел. – Он встал, открыл холодильник, выключил свет и положил на пол перед открытым холодильником две подушки. – Садись, пожалуйста, сюда.
Я уставилась на него в полной растерянности. Тот миг, когда надо было отвечать на его вопрос, миновал, я должна была бы почувствовать облегчение, а мне стало тревожно: зачем я что-то скрываю от него? Надо было сказать.
– Все в порядке, Селестина, честно. Тебе надо все обдумать. А пока что – иди ко мне, садись.
Я села на подушку, единственный свет на кухне – лампочка холодильника.
Он сел напротив.
– У нас будет урок. Готова?
– Да, мастер Уэйн.
Он с трудом скрыл улыбку, и я подумала: как бы он выглядел, если б не сдерживался все время, если б мышцы его лица расслабились и появилась настоящая улыбка, а еще лучше – громкий смех. Как бы преобразилось его лицо?
– Из всех наших чувств едва ли не главное – обоняние. Животные без нюха погибнут. Слепая крыса имеет шанс выжить, но крыса без обоняния не способна ощущать вкус, она не найдет себе ни партнера, ни пищу.
Я начала соображать, к чему он клонит.
– Твоя мама сказала тебе, что я не смогла распробовать деньрожденный торт.
– Кое-что в это роде, – мягко согласился он.
– И ты сравниваешь меня с крысой! – надулась я.
Уголки его рта дернулись, удерживая улыбку.
– Послушай. Вкус ты на время потеряла, но обоняние при тебе. То, что мы воспринимаем как вкус, на семьдесят процентов зависит от обоняния.
– Я не знала.
Первые недели после Клеймения я почти не могла есть, потому что язык распух, потом с него слезала кожа. Прошел уже месяц, и я по-прежнему не различала вкуса еды. Я уж решила, что до конца жизни так и будет, и тем лучше, потому что в диету Заклейменных вкусности не входят. Раз уж мне предстоит вечно питаться кашей и бобами, я предпочту не чувствовать их вкуса.
Кэррик продолжал урок:
– Когда ты кладешь еду в рот, молекулы пищи попадают через проход между ртом и носом на рецепторы запаха в назальной пазухе, которая расположена позади переносицы, у входа в мозг.
Я насмешливо пошевелила бровями:
– И какова была на вкус энциклопедия, которую ты проглотил?
– Меня хорошо учили в школе, – саркастически парировал он. – Итак, ты не чувствуешь вкуса, но чувствуешь запах, а еще ты можешь ощущать температуру пищи и ее плотность. Используй все это.
Я закивала.
– Мы в школе проводили опыты. Брали пять предметов – сосновую шишку, палочку корицы, лимон, тряпочку с детской присыпкой и нафталиновый шарик. Вдыхали их запахи по очереди, пока не возникали воспоминания. До восьми лет я ненавидел своих родителей. В интернате меня учили ненависти к ним. Слушая, что нам говорили о Заклейменных – и так и не дождавшись, чтобы они пришли и забрали меня, спасли, – я стал их ненавидеть. А потом нам велели провести этот опыт, и ко мне вернулись воспоминания – хорошие воспоминания, радостные. Тут-то я и призадумался, так ли уж плохи мои родители. Я стал записывать и не мог остановиться: одно воспоминание тянуло за собой другое, а за ним третье, и так далее. Я спешил записывать, боясь, что иначе забуду все, и уже навсегда, я каждый день вносил новые открытия в мой тайный дневник – все, что сумел вспомнить о родителях. Этот дневник я никому не показывал, я его хорошенько спрятал: в том заведении они стараются выведать каждую твою мысль.