Все снова заняли свои места. Теперь за кафедрой стояла девушка, на этот раз куда симпатичнее предыдущей. Она заметно нервничала. Я заинтересовался и внимательно слушал. Ее научным руководителем была названа не Валерия Викторовна, но я услышал многое из курса наших университетских лекций. Когда она закончила, наступил черед оппонентов. Дискуссия была гораздо оживленнее предыдущей. Девушка терялась и отвечала не совсем уверенно. В отличие от первой диссертантки, когда, казалось, что ответы на все вопросы у нее были заготовлены заранее, здесь все было по-честному. Судя по ответам, становилось ясно, что девушка не защитится. Глядя на нее, я волновался так, будто это не она, а я стоял там, за кафедрой. Когда все замечания официальных оппонентов были сделаны, перед заседанием членов совета к кафедре вышла Валерия Викторовна. Слушая ее не первый год, я смог отличить выступление спонтанное от заранее подготовленного. Она импровизировала. Ее речь началась со слов:
— Несмотря на то что я являюсь официальным оппонентом, мне хотелось бы поддержать соискателя за смелость в выборе темы, за решимость осваивать неизведанное. Мой отзыв…
Она продолжала дальше, и ни для кого не было секретом, что эта тема ей близка, здесь с ней мало кто мог тягаться. Члены совета перестали разговаривать между собой, лица их разгладились, и они обратились в слух.
Валерия Викторовна выступила сильнее и эмоциональнее руководителя самой диссертантки, низенького роста женщины в очках, которая говорила сухо и кратко, без какого-либо энтузиазма. Как будто ей было все равно, защитится ее подопечная или нет.
Девушка была спасена Валерией Викторовной, и теперь новоявленные кандидаты наук накрывали стол. Я вышел в коридор и стоял у того самого подоконника, на котором произошел инцидент с пьяным писателем-журналистом. Я стоял там и ревновал ее ко всем, к каждому, кто к ней приближался, даже к девушке, которая только что защитилась. Умом я понимал, что это глупо, но поделать с собой ничего не мог. А тем временем Валерия Викторовна снова стояла в окружении мужчин старше пятидесяти и слушала их, улыбаясь. Каждый так и норовил к ней прикоснуться, сказать что-нибудь на ушко или, взяв под локоток, отвести в сторонку. Я страшно злился. Мне вспомнилась Лиза и их с Валерией Викторовной путешествие на писательскую фиесту. Теперь я мог ее понять, мне стало ясно, почему она, непьющая девушка, напилась. Я тоже напился бы. Но в какой-то момент, извинившись, Валерия Викторовна оставила всех жаждущих общения с ней и подошла ко мне. Она смотрела на меня своими карими глазами и не отводила взгляд. Вся моя злость сразу же улетучилась, я торжествовал и готов был поцеловать ее у всех на виду. Попросив подождать ее, Валерия Викторовна нежно провела рукой по моему плечу. От этого прикосновения меня бросило в жар. Я готов был ждать, сколько угодно. Ведь она собиралась сбежать ото всех со мной! Я остался в коридоре один. Ожидать пришлось недолго, она вышла сразу же, только взяла вещи. Мы шли с ней по коридору, под ногами скрипел старый паркет. Спускаясь по лестнице, я резко остановился, и она оказалась прямо передо мной. Поднявшись на одну ступеньку, я подошел к ней ближе и хотел поцеловать. Я уже чувствовал ее дыхание и почти коснулся губ, как она вдруг отстранилась.
— Нашел место! Меня же здесь все знают. Хочешь дать повод для сплетен, здесь только этого и ждут! А вот станешь моим аспирантом, представь, сколько у нас будет времени. Мы же постоянно будем вместе.
— А как же сплетни?
— Вот тогда пусть будут, сколько угодно.
Весело, как ни в чем не бывало, она спускалась по лестнице дальше, я за ней. Момент был упущен. На проходной молодой толстый охранник, желая всего доброго, назвал ее по имени. Здесь ее, и правда, все знали.
Проснулся я рано и, несмотря на вчерашний день, проведенный с Валерией Викторовной, сразу же подумал о Братстве. Меня одолевала тоска по нашему лагерю. Я уже привык вставать и оказываться на диком, безлюдном обрыве, возле которого существовал островок теплых и заботливых людей. Я ко всем привык и по всем скучал. Когда пил на кухне свой любимый кофе из своей любимой чашки, один за столом, затосковал окончательно. Я решил дотерпеть до обеда за книгой, а потом ехать в Дом.
В Братстве, как всегда, были дежурные. Я только зашел и увидел Юлю, проходившую по коридору. Я ужасно обрадовался. Похоже, она обрадовалась не меньше меня. С распростертыми объятиями она двинулась ко мне навстречу, и мы на глазах у дежурного тепло обнялись. Дежурный меня ни о чем не спросил, моим пропуском стала Юля. Я остался в Доме и уже думал, чем бы заняться, как в окно увидел Виталика с каратистами. С рюкзаками они вошли во двор. Я обрадовался еще больше, их приезд был очень кстати. Они сложили принадлежащее Братству туристическое снаряжение в сарай, после чего все мы уселись во дворе за длинным деревянным столом, за тем самым, где я сидел с Мариной Мирославовной. Еще бы позвать Юлю, и я оказался бы в окружении участников нашего лагеря, но она была где-то в Доме, а я не хотел лишний раз привлекать к себе внимание старших. Уезжать никто не порывался, мы сидели, пили чай и разговаривали, как всего пару дней назад. От посетившего меня чувства грусти не осталось и следа. Место изменилось, но люди были все те же. Ведь все мы жили в одном городе. За такой, казалось бы, короткий срок в двадцать дней мы и сами не знали, насколько успели сблизиться. Ощущение было сродни тому, что возникает при встрече с земляком за границей. Теперь нас объединяло не только Братство, а нечто большее, как в песне Высоцкого, теперь мы были проверены походом.