− Позвольте я провожу Вас, вам предоставили другой номер…
Алексей Иванович представить не мог, что в хорошей, но привычностандартной гостинице может быть такое великолепие. «Сколько же надо заплатить за такой номер?!.» - явилась первой мысль, когда он оглядел просторный зал-кабинет, тихую спальню с богатым гарнитуром, ванную комнату с двумя входами из прихожей и спальни, стены которой отблёскивали зеркалами и голубым инкрустированным кафелем. Даже пианино! И холодильник в человеческий рост! И столовый сервиз за стеклом буфетной стенки!.. Нет, это не по моим возможностям! – определил Алексей Иванович твёрдо решив отказаться от совершенно излишней для него роскоши.
Дежурная, внимательно наблюдавшая за ним, видимо, уловила его мысли.
− Не беспокойтесь, пожалуйста, - сказала со смирённостью. – Номер оплачен на неделю вперёд…
Только тут Алексей Иванович заметил на письменном столе толстую кожаную папку с бумагами, белеющий на папке листок с аккуратно вписанными номерами телефонов. Первым был номер телефона Аврова с предупредительной припиской: «Прямой…».
Оставшись один, Алексей Иванович скинул куртку, которую и зимой предпочитал за её лёгкость, в любопытстве приоткрыл дверцу холодильника. Холодильник был сказочно заполнен: сервелат, сыр, копенная рыба, бутылочки «боржоми», сухого вина, плитки шоколада, оранжевые мячи апельсинов. Даже каравай чёрного хлеба!.. – «Предупредительно, чёрт возьми! – думал Алексей Иванович, всё ещё не в силах успокоиться в охватившем его нервном возбуждении. Тяжело переставляя плохо слушающиеся ноги, он ходил и ходил по мягкому голубому ковру зала, чувствуя, как болью полнится голова от сознаваемого унижения и стыда. Твердил с тупой злостью откуда-то пришедшие на ум слова: «Ты нам нужен, мы тебе служим. Мы тебе служим, пока ты нам нужен…». Вот так. Вот так! – повторял он, как будто истязая себя за бездарно прожитый день.
Из личных записей А.И. Полянина…
«Я мыслю, значит, я живу…
И вот, в спокойствии привычно идущей жизни вдруг громыхнуло, и ни где-нибудь – в телефонной трубке, – звонил Юрий Михайлович, братец мой Юрочка! Вот его разговор:
«Слушай, чудик! – кричал он в из стольной дали. – Был ты чудиком, стал идиотом!.. Генаша велел передать, что ты подписал себе смертный приговор. Завтра появится разгромная статья Самсончика по твоему роману. Лауреатство тебя не спасёт. От Правления в вашу организацию выезжает Василиарий, тот, которого ты имел несчастье видеть у меня в застолье. Вспомни, чем занимался этот человек на фронте, поймёшь. Шкуру с тебя он сдерёт. Но изгрызут тебя до костей в твоём же писательском муравейнике! Генаша уже распорядился. Мне жаль тебя, чудик. За твою идиотскую статью, ты расплатишься не только благополучием. Даже если не стукнет тебя кондрашка, ты всё равно труп. Ещё живой, но труп!»
До предела взвинченный голос. И где-то там, за хлещущими меня словами, то ли отчаянье, то ли страх.
Хотел спросить о здоровье. Он послал к чёрту, и на истеричной ноте бросил трубку. Такой вот подарочек преподнесла мне жизнь!
Нет, милый братец, как ни грози, а поступил я, как должно поступить. И рад, что оказался среди тех мыслящих людей, кто сознал историческую пагубу пресловутого Проекта Века. Кто-то вознамерился под покровительством всесильного шефа, перепахать плугом зломыслия саму колыбель вековой русской нравственности. Не получилось. А для тебя гнев твоего высокого покровителя оказался важнее судьбы народной!..
Такими мыслями успокаивал я себя. А в голове уже ныла знакомая тоскливая звень. Снова Авров. всё тот же Авров! завязала война узелок нашего нравственного противостояния, и жизнь, вот уже тридцать лет, не может его развязать! Возносит всё выше, выше, друг против друга мы встали уже на уровне всенародного противоборства!..
Что ж, власть теперь на твоей стороне, Авров. Местами мы поменялись. И миллиарды под убийственный проект уже были в руках людей, к тебе приближённых. А вот не получилось. Не могло получиться. Потому как правда не на твоей стороне, Авров!»
«… Да, не внял опять я горькой мудрости: «Нет правды на земле, но нет её и выше!..»
Да, громыхнуло в столичных небесах, а задрожала власть на берегах волжских! Содрогнуло той дрожью и мою жизнь.
И вот уже прикрылись передо мной двери областных руководящих кабинетов. Боже, что за перемены зрил я на лицах! Ни прежних приветных улыбок, ни теплоты в словах – глаза в бумагах, разговор короток и сух. И милые прежде секретарши непроницаемо заледенели. Только и слышишь: «Занят. Не может. К сожалению, на совещании…»