«Ноосфера и есть, та, определившаяся в процессе эволюции высшая цель, - размышлял Алексей Иванович. – К ней вот уже тридцать шесть веков, страдая, познавая, останавливаясь, вновь прорываясь, движется обнадёживаемое верой в своё бессмертие человечество! Если в биосфере действуют первичные законы животных существ с выживанием сильнейших и уничтожением слабейших, то в ноосфере, в сфере духовной, создаваемой энергией человеческих умов, постепенно и неотвратимо утверждают себя вторичные, высшие, человеческие законы, в которых действуют не сила, но соучастие, не корысть, но справедливость, не «я», но «мы». Здесь и светит каждому из людей та высшая Справедливость, к которой изнемогая от дикости биологических законов, движется земной мир…»
Ум Алексея Ивановича искал подтверждений тому, что открывалось в непостижимых прежде раздумьях. И почему-то мысль упорно уносилась в провинциальную Калугу, где, вот, так же, отшельнически, жил среди обывательского безмыслия мечтатель, казавшийся чудаком. Из материальных достижений была у него лишь башенка, надстроенная над бревенчатым домиком да телескоп. Всё великое, оставленное людям, сотворил его дерзновенный ум. Мыслями и расчётами он преодолевал пока одному ему видимую дорогу в недосягаемые казалось звёздные миры, и ушёл из жизни незаметно, как уходят все одиноко мыслящие люди. Но земная ноосфера вобрала в себя его мечту и сотворённые его умом расчёты. И через полвека его мечту вобрал в себя ум другого человека, столь же дерзновенный. Вобрал мечту и завершил расчёты, и вывел корабли и человека в звёздное пространство!
Когда бы человечество осуществило свой рывок во вселенную, если бы деятельные умы не замечаемых в повседневности людей не питали, не пополняли ноосферу земли, это глобальное вместилище духовных творений?..
«Может, и мне, - думал Алексей Иванович, предстоит тот путь калужского отшельника, с той лишь разницей, что одолеваю я дорогу не в Космос, а в нравственный мир Человека?!.»
Одиноким своим раздумьям, которые на следующие утро вписывались в творимую им книгу, Алексей Иванович особенно упорно предавался в поздние вечерние часы, сидя на открытой террасочке, глядя на гаснущий в водах близкого озерка закат.
В июньские дни отсвет белых ночей не давал сомкнуться ночи над крестьянским домом, вот уже полвека стоявшем среди лесов Верхневолжья. И Алексей Иванович, глядя как закат не прерываясь переходит в восход, невольно думал о том, что прожитая им жизнь не ушла бесследно со случившимися переменами, – закат прижизненных дум и стремлений, вот, так же спасительно переходил в восход духовных его творений…
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
В один из тихих вечеров бабьего лета Алексей Иванович в привычной задумчивости сидел на скамеечке под сенью молодых сосен, в полукруг охватывающих старую всю уже в золотой седине берёзу.
На эту врытую в землю скамеечку, отстоявшую несколько от дома, добирался он, когда являлась потребность побыть в полном одиночестве, наедине с собой и молчаливой природой, сочувствующую близость которой он как никогда чутко улавливал теперь.
Земля праотцев, столько лет питавшая жизненные его силы, с каждым годом всё ощутимее охватывала руками земного тяготения, тянула всё ближе к лику своему. Недалёко было время, когда уже смирится он с властной её волей, навсегда приникнет обесчувственным телом к всё вбирающей беспредельности её. Жизнь прожитая как бы переместилась в мозг и поныне ясно мыслящий. И всё, что когда-то было, что окружало сейчас, и то, что подступало из близкого уже будущего, просматривалось, обдумывалось без скорби, без сожаления, всё объединялось единой потребностью сознать, какой же всё-таки была его жизнь, и сумел ли он сделать хоть что-то, что могло бы оправдать земное его существование?
Произнести окончательный приговор своей жизни он не решался – слишком сложна была его жизнь, всё смешалось в ней: и мечты, и стремления, и борения с самим собой, и упрямое отстаивание справедливости, и страдания тела, и ещё большие страдания духа.
В неподвижной глади озера отражалось медлительное движение облаков, чередой зависших в высоком небе. Такой же медлительной чередой проходила в мыслящем сознании Алексея Ивановича и вся прожитая им жизнь.
Пологая дорога, уходящая от дома к высокому молчаливому бору отсвечивающему тёплым багрянцем прямых стволов, была в этот час пустынна. Пространство её затемняла густая ольховая поросль. Там же, где закатное солнце пробивалось в разрывы плотной зелени, песчаные, дорожные колеи слепили белизной, и Алексей Иванович щурился, когда смотрел в дальний конец дороги. От резкого крика желны, вестника подступающих природных перемен, Алексей Иванович даже вздрогнул – так неожиданно разорвал вечернее спокойствие пронзительный её крик. Высокий бор отозвался троекратным эхом, и как это порой бывает, одинокий звук пробудил иные звуки, - то ли в нём самом. То ли где-то в отдалении зазвучала мелодия, щемящее знакомая.