Как-то Макар, опять же по воле Первого, попал на областную конференцию. Подивился вниманию, невиданной щедрости, с которой обслуживали делегатов областные торговые службы, домой возвратился с двумя сумками всякой невидали на радость девчонкам и Борьке-сластёне. С неделю пахло в доме Африкой, шоколадом, каким-то нездешним запахом копчёностей. Детишки лакомились, повизгивали от восторга, а Макару не по себе было – ни в Семигорье, ни по окрестным деревням такой вкусноты на столах и в праздники не знали. Кому-то со дня ко дню, кому-то разок за жизнь, да и то по чьей-то воле!.. Опять не стерпел поисповедовался Первому.
Первый добродушно посмеялся. Спросил, нацелив сверлящий взгляд: - А что, Васёна Гавриловна не привозила с сессий ничего этакого?..
Макар пожал плечами, вспоминая: вроде бы привозила, да как-то не шибко глаз задевало. Васёна и в малом знала меру, не выделяла ни себя, ни детишек.
А Первый, удовлетворённый его молчанием, сказал доверительно:
− Так заведено, Макар Константинович. Чем выше, тем больше. По затратам умственной энергии. Жизнь направлять не каждому дано. Погоди, вот, сядешь на моё место, не такое ещё заслужишь!..
Умел взбадривать районных работяг Серафим Агапович. И люди, видел Макар, старались: кто за идею, кто за доброе слово, кто за житейское благо. Старался и Макар, привыкший на каждое добро отзываться ещё большим добром.
Когда дневные дела прерывались, здание райкома пустело, Первый приуставшим голосом звал его к себе в кабинет, скидывал по-домашнему пиджак на спинку стула, втягивал Макара в свои раздумья:
− Время-то какое, Макар Константинович, - говорил, подтягивая к локтям повлажневшие от пота рукава рубашки. – Только и работать! Теперь не страх – энтузиазм движет людьми. В землю вкладывать стали по крупному. Одиннадцать миллиардиков! Это же дороги, мелиорация. Комплексы на сотни коровушек. Агрогородки для людей неперспективных деревень!.. Размахнулись силушкой государственной!.. – Помолчав, обращался к делам практического свойства. – Конечно, - рассуждал он, - энтузиазм – великая сила. Всё же, думается, воля партийного руководителя обязана направлять народные инициативы. Твёрдость не противопоказана и на нашем уровне, Макар Константинович!..
Чувствовал Макар, как воля Первого всё крепче охватывает его. Едва ли не в коренниках, до взмыленности, тащил он просевший до скрипа в колёсах районный воз. И чем самозабывчивей исполнял одно, другое, третье, тем больше мрачнел. Не мог не видеть, бывая у земли, понуждая председателей и бригадиров, что воля Первого, его, Макарова, должностная власть, исполняющая эту волю, лишь тоску нагоняют на людей.
Как-то за поздним ужином, который был для них с Васёной и обедом, посокрушался Макар:
− Муть какая-то в голову лезет. Думалось в райкомовских кабинетах можно только святым быть. А я, вроде, хужею. Прежде, что ни человек, то ровня. Теперь, если кто и заглянет, не иначе, как по нужде, да всё с каким-то просительным поклоном. В хозяйство приедешь, председатель глаза отводит. С трактористами, своими же работягами, поговорить сядешь, - под дурачка работают: «Не знаем, не ведаем, начальству виднее…» Не люди же поменялись?..
Васёнка, жалеючи его, рассмеялась, потянулась через стол, взлохматила, как мальчонке, волосы.
− К должности, к должности твоей такое уж отношение, Макарушка! В начальство вышел, любви не жди. В памяти, вроде, свой, а в делах-заботах – чужой. Нагляделись за столько-то лет, как должность человека изворачивает!..
«Утешила, называется!» - вспомнил-вздохнул Макар, да так тяжко, что Борька засучил ногами, ткнул острыми коленками в бок, пролепетал что-то сонно, ручонкой шею охватил, прижался, щекоча губы мягкими, как у Васёнки, волосами. «Уж не беду ли чует?» – подумал Макар с непривычной для себя тоскливостью.
… Как-то, вернувшись с областного партийно-хозяйственного актива, Первый позвал Макара к себе в кабинет, попросил прихватить и Обухова Фёдора Митрофановича, брата покойного Ивана Митрофановича. Обухов ведал в исполкоме сельскими делами, и Макар приготовился к разговору неприятному. Не угадал. Первый встретил – что редко бывало – в расслабленности, попросил секретаршу принести чаю, ватрушек с черникой, которые очень любил – специально пекли для него в единственном на весь городок ресторане. Потирая неровно загорелый в летних поездках по району, шелушащийся розовыми пятнами лоб, взъерошивая рыжие жёсткие волосы, пожаловался, как архитрудно даже при сильной власти преодолевать инерцию привычек к своему подворью, к своей коровёнке, к изжившему уже себя на Западе травополью.