Не новы были слова ( о том говорили чуть не на каждом совещании), внове был сам тон, каким заговорил Первый. Было в его тоне вроде бы сомнение, вроде бы приглашение поговорить по человечески о делах, круто меняющих уклад устоявшейся колхозно-крестьянской жизни. Так, похоже, и понял Первого Фёдор Митрофанович Обухов. Склонился над стаканом с чаем, собирая силы – непросто было даже ему, старому партийцу, преодолеть служебный порожек послушания, - сказал мученически покривив улыбкой такое же, как у Ивана Митрофановича, худое с запавшими щеками лицо:
− Если начистоту, давно опаска есть: не наломаем ли мы дров, Серафим Агапович, с насильственным нашим поспешанием?.. Думается, северная российская деревня, измордованная переменами, не готова к таким крутым поворотам. Без своего подворья, без своей животины, колхозник не проживёт. То, что благом видится сверху, должно прежде увидеться снизу. Повременить бы. Не горячиться. Срок придёт, тогда уж с чистой совестью. А то, вроде бы, так получается: принуждаем наступать, а войско не готово!..
Макар не видел глаз Первого – широкой ладонью закрыты были глаза и верхняя половина лица, другой рукой медленно он помешивал чай в стакане. Всё же успел заметить Макар, как от осторожно несогласных слов Фёдора Митрофановича жёстко сомкнулся у Первого рот отвердели губы, пальцы, держащие ложечку напряглись.
Макар уловил недовольство Первого. И хотя по житейскому своему опыту, скопленному в прежние годы, понимал и разделял правоту Фёдора Митрофановича, тот, другой человек, что поселился в нём, в этом видном со всех улиц, даже из-за Волги, с Семигорской горы, всегда тёплом, уютном, сытном здании, насторожился, заставил опасливо подумать, что открытость и доверчивость, к чему с Фёдором Митрофановичем они расположились, не для этого кабинета.
Первый из-под руки смотрел вопросительно, и Макар, угадав настроение Первого, извернул свои мысли, сказал не то, что было на уме. Обращаясь к Обухову, в то же время не сводя глаз с Первого, проговорил вроде бы даже с назиданием:
− Понимаешь, Фёдор Митрофанович, людьми не сразу улавливается даже полезное для них. Возможно ли до бесконечности ждать того, что должно быть?.. Увидел, как Первый одарил его похвальным взглядом, а на Фёдора Митрофановича смотрел долго в каком-то неясном раздумье, потом уж заговорил:
− Погодить советуешь, Фёдор Митрофанович?.. А я такую историю тебе расскажу. Как-то, годочков этак пять тому назад, - не в том суть, был я в Москве. Приятель затащил к писателям, какое-то совещание по деревне у них было. Народу – густо, на лестнице, на хорах. Известные, как положено, внизу, в Президиуме. Под клубом у них старинное здание с высоким потолком, узкими окнами, камином, - раньше, говорят, масонская ложа была. Это так, к слову. О другом сказать хочу. Выступал там известный всем нам Валентин Овечкин. Он в правительстве на слуху, и в народе принят, как правдолюбец. Сам знаешь, как писал о нашем райкомовском брате. Так вот, этот самый Валентин Владимирович в возбуждённой своей речи, сказал такие слова: «Если колхозник не понимает всех выгод открывающейся перед ним жизни, тащить его туда надо силой!..» Силой! Понимаешь, Фёдор Митрофанович? Своими ушами речь его слышал. И запомнил из всего прочего. Вот как сталкиваются жизнь и политика. Политика толкает жизнь. Никак не наоборот. Иди, подумай Фёдор Митрофанович. Без единомыслия нам не сработать…
Поныне помнил Макар, как отяжелела совестливая половина его души, когда прикрылась тяжёлая кабинетная дверь за как-то сразу ссутулившимся Фёдором Митрофановичем.
Долго молчал Первый, вглядывался в прихмуренное лицо Макара, не то спросил, не то сказал:
− Как должно понимать подобные настроения да ещё в районном руководстве? Не один же он думает так! Готовь бюро, Макар Константинович…
Ох, как ёкнуло у Макара сердце, перед боем такого не бывало! Перед самым бюро нарочно забрался в дальний, бездорожный угол района, вроде бы сам отрезал себя распутицей от участия в неминуемой расправе. От Бюро укрылся, от себя – не мог. Как никогда прежде сознал, что не рождён ни для какой должности. А тут ещё Васёнка ткнула его в Якова Фомина. Беду чуял Макар, с обеих сторон чуял. Да разве остановишь телегу, коли лошадь под гору понесла?..
3
… Утром, оказавшись у себя в кабинете, Макар, впервые не схватился за телефонную трубку. Сидел в недвижности, обдумывая, что предпринять по Фомину, - поехать, глянуть ли на всё своими глазами, то ли отстраниться, будто не ведая, покуда всё само образуется.