- Нут-ко, убогонький, приголубь вдовую. Силушки нет стерпеть себя! Ну, обними!..
Сонный разум Алексея Ивановича не встрепенулся, не восстал. В полузабытьи, вдруг охваченный ответной страстью, Полянин сжал чужое, ищущее его женское тело и, подчиняясь зову Женщины, соединил себя с ней.
Когда туча, зачернившая разум, отвалила, он услышал утомлённо радостный голос:
− Вот оно, как, молодец! Когда в ночи, под одной крышей, баба да мужик остаются – хоть крыша та и небо! – всё одно, друг дружку они найдут!..
Алексей Иванович тупо глядел на мутные, расплывающиеся в его близоруких глазах звёзды, как мог жался к краю копны, отчуждая себя от неприятного ему теперь женского тела. В опустевшей душе лишь звенело сверлящим звуком сознание свершившейся беды.
Стараясь не касаться рядом лежащей женщины, он осторожно сполз с копнушки, прижался горячим лицом к земле.
«Боже! Ну, почему так слаб в человеке – человек?! – шептал он, всё плотнее, больнее прижимаясь к колющей его щёки и губы жёсткой кошенине. – Так ли беспомощен я в разуме и воле? Разве в той жизни, что выпала мне, не преодолевал я и боль разорванного тела, и подступающую раз за разом смерть, искушение сытостью, искушение славой? Хватало же мне разума, воли выстоять. Так почему пал мой дух в порыве минутной страсти? Что же это, извечная насмешка природы над суетностью человеческих устремлений? Что со мной? Неужели это я, поднявшийся, выстоявший и – сражённый?! О Боже! И это человек, по крохам, годами творимый и низвергаемый за какие-то безумные минуты?! Алексей Иванович сел, измученно поднял глаза к чёрному небу с проколами бесчувственных звёзд. Покаянная, никогда прежде не знаемая им молитва беззвучно срывалась с его губ.
Среди холодной, увлажнённой росой луговины сидел человек, униженный собственным бессилием, и молил мироздание не отнимать в нём Человека. И в какое-то из мгновений немого его крика произошло нечто: почудилось Алексею Ивановичу, что всё множество звёзд над ним дрогнуло, сдвинулось в иной, незнаемый им прежде порядок, небо как будто приспустилось, и полился с небес на землю, омывая его, одинокого среди ночи, свет как будто потеплевших звёзд.
Алексей Иванович потрясённо озирал близкое, ярко светившее небо и желание как можно скорее уйти от грешного своего часа охватило его.
Он переполз к лодке, перевалился через высокий дюралевый борт, вынул из уключины весло, напрягаясь, сдвинул лодку с мели на заплескавшую под днищем воду. Услышал с копнушки встревоженный голос:
− Куда же ты, охотничек?!
Он не ответил. Опустил винт мотора в воду, сильным рывком завёл.
Лодка неслась по тёмному, зеркально-неподвижному плёсу, неслись навстречу ему отражённые в воде звёзды. Казалось: ещё немного и лодка птицей оторвётся от воды, устремится в очищающую беспредельность звёздного пространства, и Алексей Иванович всё прибавлял, прибавлял скорость.
Встречный ветер, рождённый быстрым движением, давил грудь, трепал, набрасывал на глаза, волосы, хлестал по лицу, но нечистоту чужого прикосновения Алексей Иванович всё равно ощущал пылающей кожей. В желании как-то освободиться от нечистоты, которую он нёс на себе, он заглушил мотор, спеша разделся, с сиденья лодки, ещё не остановившейся в своём движении, перекинулся через борт. Он крутился в сжимающей его холодом воде, тёр лицо, губы, тело, пока в ознобной дрожи металл, когда-то выбитых его зубов не застучал о металл. Пока крутился он в стылой воде, потянул от леса ветерок. Лёгкая с высокими бортами лодка запарусила, начала отходить в безбрежность ночи.
Алексей Иванович не сразу заметил увеличившееся между ним и лодкой пространство, а когда заметил и сообразил, заторопился плыть. Будь это в юности с её силой, стремительностью, лёгкостью, он играючи догнал бы дрейфующую по ветру лодку. Теперь же он мог плыть только силой напряжённых холодом рук, плыл медленно, слишком медленно и не столько видел, сколько угадывал, что расстояние между ним и лодкой не сокращается. Он сознал: если лодку он не догонит, если лодка уйдёт на большую воду, он погибнет, и впервые на воде овладело им отчаяние. Он ослаб от тщетных усилий, перестал работать руками, тело его безвольно оседало, медленно погружалось в непроглядную толщу воды.
«Ну вот, по позору и смерть…», - вяло подумал Алексей Иванович. И тут как будто взорвалась в нём не раз спасавшая его от близкого небытия жажда жизни. Он заставил себя, он оттолкнулся от вбирающей его глубины, вырвался, расплёскивая воду, на поверхность, к свету мерцающих ему звёзд. «Нет, нет, Срок мой ещё не пришёл!» - думал он с иступлённой яростью преодоления. – Ещё не всё прожито. И так расстаться с Зойченькой я не смею…»