«Ты что, говорят, Гавриловна, это ж дефицит! – всё равно что японский телевизор добыть!..» Дефицит, думаю, так дефицит, а где-нибудь да должны быть. Махнула к самому Министру, да не к своему, – у коммунальников, сказали такие машины есть! – Васёнка, раскраснелась от близости той главной мысли, ради которой затеяла весь разговор. Выждав минуту как бы в задумчивости, усмехнувшись чему-то ей уже известному, продолжала, сощурив глаза и недобро вглядывалась во что-то среди стола:
− Важность, как теперь вижу, не в том, что добыла эти самые бордовозы, – хотя и в том забота. Важность в том, как до Министра дошла! Выписываю пропуск и подумалось вдруг: а можно ли простому человеку из каких-то неблизких мест, если нужда случится, до такого высокого кабинета дойти? Дай, думаю, представлюсь простым колхозным человеком в нужду попавшим, - как оно всё получится? И что ты думаешь, Алёша, на первом же шаге о порог споткнулась. Не пускают в здание! Оттуда, из окошечка: кто? К кому? Зачем?.. Взялась толковать, что нужда необычная. Куда там! Будто горох в стену мечу. И пришлось мандат депутатский достать, приехала вроде бы для уточнения бюджетных средств. Прошибло. Иду по этажам, комнат-то, комнат! И в каждой людей-то говорящих, пишущих, считающих…
Дошла до указанной, оттуда меня в другую сопроводили, в третью, пятую… Ну, думаю, нет, этак я и за неделю всех не обегаю. Поднялась на главный безлюдный этаж, прямо в главную приёмную. Платком сереньким плечи, грудь прикрыла. Этакой робкой, из дальних мест, просительницей взошла. За столом, вот с эту комнату, секретарша сидит, ну, как краснаптичка по весне у гнёздышка! В таких туалетах – вот-вот в театр ехать!
На меня глянула, в кресле выпрямилась, глаза под накладными ресничками округлила.
− Вы к к-кому?!. – даже голосом запнулась от удивления.
− Да, вот. говорю, к министру. Дело у меня. Колхозу особые машины надобны. Коровки в голоде, корм привезти не на чем.
− Какие коровки?!. – смотрит на меня, будто молока никогда не пивала.
− Мы, гражданочка, коровами не занимаемся. Обратитесь… - и так небрежно ручкой в белом рукаве с оборочкой в другое Министерство отсылает.
Говорю с покорностью:
− Дело-то у меня до Вашего начальника. Молочко-то, наверное, Вы тоже пьёте. И у Министра, небось, детишки есть.
− Ну, знаете! – будто приподняло её с сиденья. Кофточку на плечиках поддёрнула, с яркими как губы ногтями, трубку с белого телефона подняла, долго в трубку говорила, меня вроде бы не замечая.
Потом ещё звонила, кого-то приветствовала, с кем-то об итальянских сапожках перемолвилась. Гляжу: в привычном она занятии. Думаю: самим Министром красулечка эта в кресло посажена, или по описи, вместе со столом и телефонами он её принял? Знала уже: по секретарше и хозяин глядится!..
Красулька тем временем сразу две трубки с телефонов подняла, сразу в обе говорить стала. Как на машинке отстукивает: нет – занят. Нет – занят… Потом ещё третью прихватила и опять: не может… не может… не может…
Поняла я: разговору с ней не получится. Всё же, на случай, показываю глазами на важную прикрытую дверь, спрашиваю, тихо:
− Может, всё же взойду? Ведь по делу я.
Красулечка все трубки на стол опустила, подбородочек подняла, будто перед фотоаппаратом, глаза прикрыла синими веками, говорит с этаким отчаянным вздохом:
− Ох, как вы мне надоели! Говорю, Министр, занят. Занят. У него завтра коллегия. Вы понимаете, что такое коллегия!!!
Ну, думаю, терпи, Васёнушка, начала, так до конца стой.
− Что-то очень важное? – говорю с участием. – Верно всех дел, всех людей важнее?!.
Посмотрела она на меня, как выключенный телевизор, отвернулась, все три трубки разом подняла.
Теперь, думаю, пора. У меня, птичка поднебесная, тоже время мерянное. Вышла, прошлась ковровой дорожкой по коридору к окошку, что в конце светило. Постояла, глядя с высоты на суетную столицу. Скинула платок с себя, прибрала в сумочку, волосы подправила. Вхожу обратно в приёмную. Девица-то глянула, молвы лишилась. Говорю в озабоченности, будто впервой её вижу:
− Министра бы мне повидать, голубушка.
А девица ресницами моргает, будто слепят её Звезда да ордена, да значок депутатский на отвороте. Ротик открыт, губки шевелятся, а слов не сыщет. И щёчки под пудрой пылают не то стыдом, не то страхом за место своё уютное. В какой-то невесомости от кресла оторвалась, отворила передо мной дверь…
− Вот, так дорогой ты наш Алёша, - сказала Васёнка, в сосредоточенности на сказанном, подняла руки, перекрепила шпилькой тугой узел волос на голове. Видимо, историю с министром, она рассказывала и прежде и Макару, и Виктору, и Зое, теперь же говорила для Алексея Ивановича с какой-то нацеленностью мысли. И Алексей Иванович, болезненно воспринимавший всякую несправедливость, напряжённо внимавший Васёнке и ждавший завершения рассказа, спросил в нетерпеливости знать всё до конца: