Так же криминалистика – растеклась на десятки направлений от трассологии до парамагнитного резонансного анализа микрочастиц, вооружилась сверхточными, сверхсложными, сверхдорогими приборами, что, конечно, современно, нужно, эффективно и куда как полезно, но... Но что-то важное потеряла.
Не верит современный эксперт своей интуиции, только приборам, а главное – нет у него этой самой интуиции при всей образованности и практической хватке в своей области, нет широты эрудиции, возможности отстраниться, посмотреть на проблему со стороны, под необычным углом. Ну не поймет баллистик или, скажем, дактилоскопист того же токсиколога, хоть тресни! И что прикажете делать практикам, оперативникам вот в таких очаровательных случаях, как этот, в Светлораднецке, к каким специалистам обращаться, как, кому грамотно поставить вопрос?
Задумавшись, Лев чуть не пропустил нужный поворот на 10-ю Парковую: подъезжать прямо к дому Семена Семеновича он не хотел, лучше пройти пару кварталов ножками. Сразу станет ясно, продолжат ли топтать его след пешим порядком, а если да, то решить, стоит ли познакомиться с топтунами или аккуратно уйти от «хвоста», благо этот район Москвы Гуров знал прекрасно. Он аккуратно затормозил у ресторанчика с элегическим названием «Млечный Путь», видимо, специально для трезвенников. Затем вышел из машины и свернул в хорошо знакомый проходной двор, не особенно, впрочем, торопясь. Краем глаза Лев успел заметить в зеркальном окне ресторанчика отражение мышастого цвета «аудюшки», та припарковалась метрах в двадцати от его «Пежо». А еще в десяти-пятнадцати метрах сзади мелькнула неприметная салатного цвета «девятка». Гуров довольно хмыкнул: парни из СВН не лопухнулись, четко прищемили его неожиданно отросший «хвостик» еще на Электрозаводской, дальнейшее – дело техники.
Он минуты три потоптался в небольшом дворике, созерцая привычный до боли пейзаж – мусорные баки да закаменевшее на морозе, чуть припорошенное свежим снежком собачье дерьмо. Пара хилых рябинок у подъезда стандартной хрущевки, под рябинками столь же хилые лавочки, на одной из которых восседает холодоустойчивая старушка, не сводящая с него пристального, подозрительного взгляда. Но из-под арки, через которую Лев так демонстративно, нарочито медленно проник в этот проходной дворик, так никто и не появился.
Он пожал плечами, пересек дворик наискосок и, пройдя по узкой тропке между гаражами, оказался на соседней улице. Через пять минут Гуров уже звонил в квартиру Липкина на 16-й Парковой.
– Настоящий чай, – кивая, как китайский болванчик – лишь бы не обидеть старика! – слушал Лев через десять минут чуть дребезжащий голос Липкина, – вы, молодежь, заваривать не умеете в принципе! Все лишь бы поскорее. А это ведь тоже целая наука. Вот пускай заварочка попреет у нас, попреет... Под полотенчиком махровым. Специальным таким. Особенным. Мы же тем временем подумаем. Повспоминаем кое-что. Ты меня не стесняйся, это я на лицо ужасный, старость, знаешь ли. А внутри – добрый, как в известной песенке. Выпить хочешь? Настоящий коллекционный бренди, а не те помои, которые под этим названием в богоспасаемом отечестве продаются. Я вот хочу. Пока чаек настаивается. Это мне профессор Ричард Бредфорд презентовал, посылочка аж из Глазго пришла, как ни странно, не сперли на почте. Малышка Дик себя моим учеником считает – вроде мелочь, а приятно. Правда, он хоть и профессором заделался, но все ж туповат. Всегда таким был. Мы с ним с шестидесятого переписываемся, да-да, была у меня такая привилегия, а ты не знал? Что Англия, мне даже из трижды проклятой нашими мудаками ЮАР писали. А я им. Не шокирую тебя, нет? Просто кошку надо называть кошкой, а наших правителей – мудаками. Вне зависимости от социального строя и прочей мути, такова уж судьба этой несчастной, но очень любимой мною страны. Но не будем о грустном. Напиток впрямь хорош. Так что наливай себе. Не стесняйся. Побольше, я хоть и еврей, но не жадный. Во-от, молодец! Подумаешь, за рулем... Знаю я вас, юную поросль, ни черта вы гаишников не боитесь. Ах, они теперь ГИБДД? Надо же, запамятовал. Ну да все едино – лихоимцы, как ты их ни называй. Давай-ка я тоже еще один наперсточек шотландской самогонки опрокину. Хорошо пошла? Можешь повторить. Но перед этим еще раз подробненько расскажи мне про это дело. Нет, бумажки мне твои, которые ты привез, не нужны. Акт тамошней экспертизы? Филькина грамота! По секрету скажу тебе, как родному, – ваши нынешние эксперты... знаешь, они кто? Ладно, не буду тебя в краску вгонять. Досадно, что на иврите материться невозможно, вот нету мата на иврите! Это мои предки чего-то недодумали.
Гуров вдруг понял, что Семен Семенович говорит с ним почти машинально, на автопилоте, а взгляд старого эксперта стал совсем отсутствующим, погрузился куда-то далеко внутрь, в себя. А это означало только одно: под неуклюже вылепленным, почти обезьяньим, с могучими неандертальскими надбровными дугами лбом пошла такой мощи аналитическая работа, что куда там суперкомпьютерам.
Все же, брезгливо прочитав копию акта экспертизы из Светлораднецка, а затем выслушав зачем-то ничего не добавившего к этой хилой информации сыщика в третий раз, Липкин замолчал минут на десять. Он то шумно прихлебывал по особым, простым смертным неведомым правилам заваренный чаек, то коротко хмыкал, потирая смешно скошенный, усыпанный седой щетиной подбородок, то просто смотрел на Льва выпуклыми поблекшими глазами, явно не замечая его. Гуров терпеливо ждал. И дождался.
– Я вижу только одну возможность, – пристукнув суховатым кулачком по кухонному столу, категорично сказал Липкин. – Ее, эту Алину Васильевну, отравили карбонилами. Да! Только так. И никак иначе. Я вспомнил. Приблизительно таким же образом в мир иной отправили лорда Кенсингвилла, второго виконта Тренсборо в Бомбее, еще до войны, в тридцать пятом году. Его внучатый племянник вступил в сговор с дочерью виконта, она была единственной наследницей и развратной стареющей дурой, а он – талантливым молодым химиком и отпетым мерзавцем. Оба остро нуждались в деньгах, а лорд был еще очень крепок. Уличили их, вообще говоря, случайно. Но поймали, шалунов этаких. После чего аккуратно вздернули. Ах, молодцы англичане в этом вопросе. Были. Сейчас уже не те – излиберальничались. Евросоюз их испортил.
– Семен Семенович, – максимально вежливым, чуть ли не подобострастным тоном перебил старика Гуров, – можно подробнее про эти, как их... крабонилы? Я, честно говоря... У меня по химии что в школе, что позже – тройка, увы...
– Это ты зря, исключительно интересная наука, – Липкин издал крякающий смешок. – Крабы, креветки, а также прочие ракообразные тут ни при чем. Слово «карбонилы», Лева, происходит от латинского «карбон», сиречь – «уголь». Своего рода химическая экзотика, оч-чень необычные соединения переходных металлов с той самой окисью углерода. А знаешь, чем необычные? Ага, не знаешь!
Гуров сокрушенно развел руками, мол, где уж нам, серым! Чувствовалось, что разговор доставлял Семену Семеновичу колоссальное удовольствие, надо подыграть ветерану, тем более Лев и вправду впервые в жизни услышал об этих, как их там?..
– Тем, – ответил Липкин, – что они, хоть и содержат тяжелый атом металла, являются жидкостями, причем легколетучими.
Последнее слово Семен Семенович произнес по слогам, как бы жирно подчеркнул его. Посмотрев внимательно на Гурова – дошло ли? – старик продолжил:
– Летят – ф-р-р! – он слегка помахал перед физиономией слушателя кистями рук, видимо, изображая полет, – почище медицинского эфира. Но, в отличие от последнего, смертельно ядовиты. Куда убойней, чем просто угарный газ. Понятненько? Вижу, что понятненько, ну, я всегда верил, что ты не совсем безнадежен.