Наконец она входит в подъезд, поднимается по лестнице и закрывает за собой дверь квартиры.
Ханна долго стоит, прислонившись спиной к косяку, впитывая тишину. Она вернулась раньше Уилла и рада, что может побыть одна в прохладном, спокойном уюте их маленькой квартиры.
Ей следовало бы поставить чайник, сбросить туфли, включить свет. Но она лишь проходит через гостиную, плюхается в кресло и сидит, пытаясь мысленно разобраться с событиями дня.
Через некоторое время слышится хриплый рокот мотоцикла Уилла, эхом отражающийся на узкой улице от стен соседних домов. Двигатель замолкает, минуту спустя в замке подъезда поворачивается ключ.
Когда Уилл открывает дверь, Ханна чувствует, что надо бы встать и что-то сказать, но не находит сил. У нее не осталось ни капли энергии.
Уилл опускает сумку на тумбочку в коридоре, входит в комнату, насвистывая какую-то глупую попсовую мелодию, включает свет и останавливается как вкопанный.
– Ханна?
Он стоит перед ней с озадаченным видом, пытаясь сообразить, почему она сидит здесь одна в темноте.
– Хан, что с тобой? Тебе нехорошо?
Она проглатывает ком в горле, силясь подобрать походящие слова, однако с губ слетает лишь хриплое «нет».
Лицо Уилла принимает иное выражение. Охваченный внезапным страхом, он падает на колени перед женой и берет ее руки в свои.
– Хан, что-нибудь случилось? Что-то с ребенком?
– Нет! – на этот раз очень быстро отвечает она, словно только сейчас поняв озабоченность мужа. – Бог ты мой, ничего подобного! – Она сглатывает, выдавливая новую фразу: – Уилл… это из-за Джона Невилла. Он умер.
Получилось неоправданно жестко, даже грубее, чем у матери. Впрочем, Ханна настолько потрясена и надломлена, что ей не до раздумий о том, как лучше подать новость.
На лице Уилла на мгновение появляется выражение болезненной незащищенности, однако он быстро берет себя в руки. Поднимается, подходит к эркерному окну и, прислонившись к жалюзи, смотрит на улицу. Ханна видит лицо мужа в профиль – бледное пятно скулы на фоне черных волос и темного оконного стекла.
В такие минуты всегда трудно понять, что творится у него в душе. Уилл щедр в моменты радости, но, когда ему больно или страшно, замыкается в себе, словно не может позволить, чтобы другие увидели, как он страдает. Таково, очевидно, следствие воспитания отцом-офицером и в интернате для мальчиков, где проявление эмоций считалось уделом неженок и плакс. Если бы не доля секунды, когда на лице Уилла промелькнуло выражение беспомощности, Ханна решила бы, что он ее не расслышал. А теперь уже невозможно угадать, что творится в его душе под покровом молчания, за вежливой, нейтральной маской.
– Уилл, скажи что-нибудь, – не выдерживает Ханна.
Он оборачивается с таким видом, будто был в мыслях далеко-далеко.
– Хорошо.
Всего одно слово, но голос Уилла полон жестокой прямоты, которой Ханна прежде за ним не замечала, и это ее пугает.
– Что на ужин? – добавляет он.
До
– Бо. Же. Мой, – наигранно растягивает слова Эйприл, подражая Дженис из сериала «Друзья», – так кажется Ханне, идущей за ней по узкому проходу между длинными, во всю ширину столовой, обеденными столами.
Ханна впервые ступила в Парадный зал в качестве настоящей студентки Пелэма. При виде старинных потолочных балок высоко над головой и картин старых мастеров на стенах, обшитых мореным дубом, у нее по коже побежали мурашки восхищения. Ее охватил полный восторг от увиденного, но присутствие идущей рядом Эйприл, ворчащей по поводу небогатого меню и плохой акустики, не позволяло проявлять истинные чувства. Эйприл опустила свой поднос на край длинного трапезного стола с множеством сидящих за ним студентов и уперла руки в бока.
– Уилл де Шастэнь, чтоб мне провалиться!
Один из студентов, сидевших на длинной дубовой скамье, обернулся, и сердце Ханны словно споткнулось. Стакан с водой съехал на пару сантиметров к краю подноса, и она поспешно вернула его на место.
– Эйприл!
Юноша поднялся, с легкостью перекинув длинную ногу через скамью; он и Эйприл обнялись и по-дружески, формально поцеловались. Поцелуй вышел настолько непохожим на все, что Ханна прежде видела в Додсуорте, что она с таким же успехом могла бы наблюдать картины из жизни марсиан.
– Как я рад тебя видеть! Я понятия не имел, что ты тоже поступила в Оксфорд.
– Типичная Лив – никогда никому ни гу-гу. Как она? Я не виделась с ней после экзаменов.
– Ох… – Юношу вдруг бросило в жар, на скулах появились розовые пятна. – Мы… э-э… разбежались. Если честно, я сам виноват. Извини.