Дома, в южной гостиной, их встретил уже накрытый к чаю стол. Слуга с важным видом подогревал чайник, а в камине пылал огонь, отбрасывавший на стены золотистые блики.
– Какое упущение с моей стороны, ваша светлость! – воскликнула Виктория, когда слуги вышли из комнаты. – Я так увлеклась, указывая вам на ваши недостатки, что совсем забыла поздравить вас с днем рождения.
– Не вы одна – еще несколько сот моих близких друзей, – с сарказмом заметил герцог. – Раньше я каждый год на свой день рождения устраивал грандиозный прием – прямо здесь, в Ладлоу-Корте.
– Вам теперь не хватает грандиозных приемов?
«Как может быть иначе?» – подумала Виктория. Ведь даже ей их порой не хватало.
– Временами. Чего не скажешь об их последствиях. Обои в этой самой комнате приходилось менять шесть раз за одиннадцать лет.
Она посмотрела на стены. На покрывавшей их камке были теперь вытканы другие цветы – не аканты, а ирисы. Но оттенок ткани, точно повторявший насыщенный серовато-зеленый цвет прежних, памятных ей обоев, явно подбирался с великим тщанием, потому что гостиная почти не отличалась от той, куда Виктория тридцать лет назад приходила выпить чаю и предаться дерзким мечтам.
– Как бы то ни было, обои почти не изменились, – заметила она.
– Поверьте, в дни моей молодости они выглядели по-другому. Рисунки были… совсем иного свойства, – улыбнулся Лангфорд.
Сердце миссис Роуленд гулко заухало в груди. Прошлая жизнь вызывала у нее самый жгучий интерес. При малейшем упоминании о его прежних безумствах ее бросало в дрожь. А когда ко всему прочему добавлялись вот такие неотразимые улыбки… Да уж, сегодня ночью ей определенно не уснуть.
– Я распорядился восстановить обои сразу после того, как удалился от общества. Я все воссоздал заново: что-то по памяти, что-то по фотографиям. Но оказалось, что прежняя обстановка на меня давит. – Герцог сделал глоток кофе – он перестал притворяться, что любит чай, еще несколько недель назад, честно признавшись, что его желудок «не выносит эту гадость». – Поэтому я кое-что переделал, по своему вкусу.
– Отголоски прошлого звучат как погребальный колокол, правда? – тихо проговорила Виктория.
Лангфорд молча потянулся к чайной ложечке. Его молчание было красноречивее всяких слов. В ссылке, к которой он сам себя приговорил, отчетливо проглядывало стремление наказать себя. Но в наказании больше не было надобности. Она давно уже отпала.
– У моей дочери на службе состоит частный сыщик, – сказала Виктория. – Так вот, я позволила воспользоваться его услугами и разузнала кое-что касательно вашей персоны.
Герцог вскинул бровь.
– Если вы хотели узнать, как загорелась кровать миссис Уимпи, надо было всего лишь спросить у меня.
Месяц назад Виктория покраснела бы до корней волос. Но сейчас она и глазом не моргнула.
– Вообще-то меня куда больше интересуют приспособления иностранного производства и непристойного свойства, к которым явно было пристрастие у леди Фанкот.
– Это всего лишь бархатные наручники. Согласен, производства они были иностранного, но непристойного свойства – это вряд ли.
– Ну что за женщина, ей-богу! – с негодованием воскликнула миссис Роуленд. – Неужели ее не устроил бы добротный шелковый шарф?
Лангфорд чуть не разбрызгал кофе по скатерти. Господи, с этой женщиной не проходило и дня, чтобы он не пересмотрел свое мнение о добродетельных дамах. Видимо, изощренные эротические игры представляют интерес даже для чопорных английских семейств.
– Но я, кажется, отвлеклась, – пробормотала миссис Роуленд; теперь она снова казалась благовоспитанной дамой, даже не подозревавшей о существовании «приспособлений, непристойного свойства». – Так на чем же я остановилась? Ах да, я попросила сыщика выяснить, как обстоят дела у Эллиотов.
Не сказать чтобы ее заявление произвело на Лангфорда точно такое же действие, как выстрел в грудь, – все-таки он испытал его на собственной шкуре, – но сходство было ужасающее. Он почувствовал себя почти так же, как в тот момент, когда стоял, прижав руку к правой стороне груди и в изумлении глядя, как между пальцев сочится кровь.
Неужели она не понимала: он не вынесет правды о том, что стало с семьей Эллиота. Разве ей не ясно: мир и покой, которые ему удалось обрести ценой многих лет затворничества, напрямую зависели от его неведения, от надежды, что он не разрушил счастье целой семьи.
Похоже, Виктория поняла, что происходило в его душе. С грустной улыбкой она проговорила:
– Знаю, что мне не следовало этого делать.