Нет, Олег не жалел Танечку. Сама пришла, сама ушла. Раздражали её слезы, нравоучения матери по этому поводу. Разве он во всём виноват? Он что, крайний? Обе они в последнее время измучили его, чего-то ждали от него. У него и так ничего не получалось.
Не мог же он забросить искусство и пойти у них на поводу. Этот ребёнок, ещё не родившись, уже стал центром вселенной. А сколько процентов можно дать за то, что он станет хоть сколько-нибудь полезным обществу? Да какой из него, Олега, муж-кормилец? Права Наталья: искусство требует жертв. А в любви надо знать меру. Нельзя позволять никому садиться себе на голову.
После Танечкиного аборта мать перестала с ним разговаривать. Для неё этот неродившийся ребенок важнее собственного сына. А что делать ему, он ведь художник, и никем другим себя не ощущает.
Но сколько бы он ни успокаивал себя, легкая болезненная дрожь в сердце при воспоминании о Танечке и матери напоминала ему мытарства прошедших ночей. Ну, не мог он ничего изменить и никому ничем помочь. Маме бы надо позвонить…
Олег курил у открытой форточки. Благо, Наталья оставила сигареты. Это помогало ему думать.
Полистав книжки, оставленные Натальей, решил: чему быть — того не миновать. Он был благодарен Наталье: думала о нем, заботилась. Любит… Кто её знает, любит ли? И этот эксперимент…
Пришедшее на смену тоске радостное волнение наполнило его жизнь новым переживанием — так всегда бывало у него перед чем-то новым, неизведанным. Радость новизны заслонила собой самое страшное — его равнодушие к жизни, к любимому делу.
Уже месяц он жил как сомнамбула, почти не беря в руки кисти. Наталья и то ужаснулась, увидев его детские беспомощные рисунки. Ху-удожник! Действительно, уехать, раствориться, спрятаться куда-нибудь от своих проблем сейчас — самый выход. И пусть все забудут о его существовании! А дальше — Бог даст.
Сквозь стекло пробивалось солнышко. Путаясь в занавеске, радостно рассыпалось зайчиками по стенам. Дождь, не прекращавшийся всю ночь, решил сделать передышку.
Докурив сигарету, Олег принялся наводить порядок. Помыл пол, почистил раковину, вытер накопившуюся пыль, подключил вновь телефон. За будничными делами окончательно отвлёкся от тяжёлых мыслей.
Пробудился аппетит. Олег начистил картошки, открыл мясные консервы. Кухня заполнилась соответствующими ей ароматами. Увидел, что нет хлеба.
Подхватив пакеты с пустыми бутылками, спустился к мусоропроводу. Сбежал по лестнице вниз, вдохнул свежего воздуха. Осень действительно была самая что ни на есть золотая! Распушились клёны и вязы, аллея стала уютной и бордово-золотистой. Ученики возвращались из школы. Молодые мамаши катили коляски с детьми. Голубело небо. Привычно шумел город.
Жизнь шла своим чередом.
В магазине ему приветливо улыбнулась знакомая продавщица. А у него откуда ни возьмись мелькнула вредная мысль, что не будь его, всё осталось бы по-прежнему. И люди бы также здоровались и улыбались друг другу.
— Давно вас не было видно? — спросил сосед-пенсионер, отоваривающийся в этом магазине. — Всё рисуете?
— Ага, — ответил он.
Нет, никто его не забыл, и люди ему по-прежнему рады. Но им невдомёк, через какие мучения проходит душа художника в творческом кризисе. И это вдобавок к тем стрессам, что всем несёт современный мир.
— Осень-то, осень!.. — прищёлкнул языком пенсионер, ища подходящее слово. — Пора трудов и вдохновенья!
Олег кивнул, наблюдая за ловкими и одновременно плавными движениями красивых рук продавщицы. Олег любил, когда его обслуживала она. Чувствовалось, что работа ей в радость.
— А вы ещё красивее стали, — сказал он.
— Ну что вы, — смутилась она.
— Правда, правда, — уверил Олег, забирая из её рук пакет.