— Твои родители тоже рвались в небо, — всегда ворчала она, — в небо они и отправились. А тебя мне подкинули! Я тебя кормлю, воспитываю, а они бросили. Значит, будешь делать так, как положено в моем доме. Никаких военных! Удумал, тоже мне!
Неудивительно, что сбежать из этого дома было моей наипервейшей целью. Интересно, мои родители тоже сбежали к своим мечтам? Наверное, ребенок не входил в их планы, а может, планы появились уже после ребенка и стали важнее…
Или тетка имела в виду, что они умерли? Какими они вообще были, эти самые «родители»?
В моей памяти сохраняются лица каждого, кого я увидел хотя бы на пару секунд. Лиц своих родителей я не помнил совсем. Потому иногда сомневался, что они вообще существовали.
— Работа — великий дар, — всю жизнь поучала тетка меня, заставляя участвовать во всех ее делах по дому. — Подрастешь — будешь мне и на дороге помогать. Война — она, может, и не начнется никогда, а если и начнется — мимо пройдет. Кому до Нижней Земли какое дело? Твои вояки про нас и не вспомнят. Тихо тут, спокойно. Будешь хорошо работать — сможешь на добычу уехать, на шахты. Девушку найдешь себе хорошую, дом, детишек, старость мне обеспечишь… чтоб все как у людей!
Я слабо представлял себе дом и детишек, на тот момент они совершенно не укладывались в моем мозгу. Улететь подальше и никогда не видеть серое небо, кислую грязь и грохочущие поезда. Вот о чем я думал.
— Каждый сверчок знай свой шесток, — наставляла тетка. — Умей пользоваться тем, что у тебя есть от рождения, и довольствоваться тем, что тебе досталось. Мы люди маленькие, куда нам космос?
Лежа в темной душной комнате под старым стеганым одеялом, я смотрел в потолок и думал о ее словах.
Пусть даже сама жизнь ставит моим мечтам палки в колеса.
Еще посмотрим, кто кого.
***
Через несколько дней, обдумав ситуацию со всех сторон, не в силах больше прятаться в кровати, я согласился поесть. Желудок болел, принимая еду после такого перерыва, но я все равно жадно грыз кусок серого хлеба.
Левой рукой я не умел даже ложку держать. Кормить жидким супом меня пришлось тетке. Она ругалась, качала головой и все сокрушалась, как же я теперь работать буду.
А я начал обдумывать план мести.
Да, я жалкий. Маленький. Но еще на что-то способный.
Слегка шатаясь от слабости, я дошел до ванной и первый раз взглянул в зеркало после случившегося. С той стороны на меня посмотрел кто-то тощий, лохматый, злой и не слишком похожий на ребенка.
Поход в школу был испытанием храбрости. Я стиснул зубы до скрипа, застыв на последней ступеньке перед школьной дверью, потом решительно толкнул ее левой рукой. Звонок уже прозвенел, в холле было пусто. Я вошел в класс так тихо, как только смог, но все тридцать голов тут же повернулись ко мне.
— О, чудила вернулся! — радостно закричал жирдяй, тряся подбородками. — Живой, надо же! А мы уж думали, ты сдох давно.
— Не надейтесь, — я усиленно делал вид, что мне все равно, стараясь держать спину прямо, пока шел до своего места.
Несколько человек не стесняясь обсуждали меня, кто-то смотрел со страхом, но больше — с жалостью.
Так смотрят на умирающих в подворотне котят, изодранных собаками. На слабаков.
Мне не нужна такая жалость. Меня и без них бесит то, как мало я сейчас могу сделать.
Я всем докажу, что смогу куда больше.
Еле высидев положенное количество времени, я едва сдержался, чтоб не вскочить и не выбежать первым из класса.
Спокойно.
Когда-то я читал в Сети о древних временах: там женщины ходили в длинных платьях и считались мужской собственностью, а мужчины в напудренных париках дрались за своих женщин на шпагах.
Первый ход в дуэли за мою собственность. За мечты и будущее. Это как кинуть перчатку в лицо судьбе.
Нужно доказать всем, что даже с одной рукой я окажусь лучшим.
Первым.
Лучше страх, чем жалость. Боятся сильных, жалеют слабых.
Я встал и медленно обвел глазами класс, представляя, как лично прибиваю каждого гвоздями к стулу.
Жирдяй начал что-то говорить, но вдруг заткнулся, перехватив мой взгляд. Увидев его реакцию, я почувствовал себя уверенней.
— Знаете, каково это, когда тебя переезжает поезд? — вкрадчиво спросил я голосом едва громче шепота. Разговоры и смешки стихли, как по щелчку. — Представьте, как тысячетонный состав едет по вам, перемалывая в песок ваши кости. Как кожа лопается — бум! — и капельки крови летят во все стороны! А потом вы видите мерзкий… — я скривил худшую гримасу, на которую был способен, — кровоточащий обрубок, шевелящийся, как червяк, и узнаете в нем свою руку!
Под конец я почти кричал. Ребята вздрогнули. Я услышал, как кто-то с задних рядов шумно испортил воздух.
Насладившись впечатлением, я выдержал паузу и заулыбался, как мог.
— Не знаю, как я выжил, учитывая, что многие из вас тут явно молились о моей смерти, гады. — Я нажал кнопку выключения на компе, и тот пискнул протяжно, будто умирая. — Что-то во мне все-таки сдохло. Возможно, я поехал крышей, можете так считать… Но прощать я больше ничего не намерен.
На этих словах я улыбнулся как можно шире и быстро вышел из класса. Едва за мной закрылась дверь, как все зашумели разом. Я не стал их слушать, бегом промчавшись до туалета, где закрылся в кабинке и молча трясся, пытаясь сдержать дыхание.
Теперь меня будут бояться. Действительно ли это лучше, чем презрение и жалость?
Намного лучше. Большего я от них и не ожидал.
Пора подумать о дальнейших планах.
Что досталось мне от рождения?
Ум, злость и хитрость. Этим я отличаюсь от них — этим и буду пользоваться. Количество рук не имеет значения.
Никуда моя мечта не делась, никуда не пропали стремления. Посмотрим, чего я смогу добиться. Здесь, в городе тяжелой работы и скучных людей, мне делать нечего. Решено: уйду, едва соберусь с силами. А еще перед тем, как уходить, нужно закончить дела.
========== Глава 2. Цель. ==========
До конца учебного года оставалась всего неделя. Результаты по большей части предметов были уже получены, из всего класса на уроки ходила едва ли дюжина человек. Грядущее лето обещало дожди, как и почти каждое лето на моей памяти.
Три дня я стоически терпел постоянный шепот за спиной, затихавший, стоило мне повернуться. Каждый, с кем мне приходилось общаться, пялился на завязанный у локтя пустой рукав моей рубашки. Будто теперь вовсе не нужно было смотреть мне в лицо.
Будто теперь единственное, чем я отличался от остальных — моя уродски обрубленная рука. Самая важная моя характеристика, да-да, об остальных можно забыть.
Три дня на каждом лице я видел только страх или жалость.
Те, кто раньше меня недолюбливал, дразнил из-за угла или даже относился неплохо, как наш воспитатель — все они теперь видели во мне калеку, урода. Одноклассники при встрече жались по стенам, стараясь держаться подальше. Воспитатель пытался освобождать от уроков и придерживал передо мной двери на входе в класс. А по вечерам еще тетка полоскала мозги бесконечными причитаниями.
Три дня я смотрел после школы в окно и видел Швабру в компании нескольких мальчишек из нашего двора. Пару раз я ловил его взгляд, будто он знал, что я наблюдаю. Страха в нем не было, как и не было жалости.
Странный он. Заявить, что я вовсе его не боюсь, было бы враньем.
Но идти на поводу у страхов я не мог себе позволить.
На четвертый день терпение кончилось. После уроков я поймал жирдяя и припер за школой к стене у мусорных баков. Это вышло легко, потому что он явно боялся ко мне прикоснуться.
Никогда бы не подумал, что могу кого-то так напугать. Или не я, а моя новая особенность?
Будто отсутствием руки можно заразиться.
Жирдяй трясся, по рыхлому телу шли волны. Подбородки дрожали, как дешевый столовский пуддинг.
— Почему. Он. Это. Сделал? — раздельно и четко спросил я, стараясь каждым словом оставить в его мозгу отпечаток.
Видимо, что-то было в моем лице, от чего жирдяй выше меня на полголовы и шире раз в пять, гнобивший меня всю жизнь жирдяй обмочился прямо в штаны, добавив запахов и без того вонючему переулку.