— Хорошо съездил, милый? — спросила Мэри по его возвращении в Джорджтаун.
— Великолепно, — сказал Пим. — Джек шлет привет.
Но по пути в посольство он увидел свежую белую стрелку, начертанную мелом на кирпичной стене винной лавки, — это означало, что с Акселем впредь до оповещения не следует искать встречи.
А теперь, Том, настало время рассказать тебе, что натворил Рик, ибо твой дед устроил еще один трюк, прежде чем уйти из жизни. Как ты, наверное, догадываешься, это была самая лучшая из его проделок. Рик сдал. Он отказался от своего чудовищного образа жизни и явился ко мне, ползая и хныкая, точно побитая собачонка. И чем приниженнее и зависимее он держался, тем в меньшей безопасности чувствовал себя Пим. У него было такое чувство, точно Фирма и Рик с двух сторон теснят его — каждый с банальным сожалением, и Пим, словно акробат на высоко натянутой между ними проволоке, вдруг ощутил, что его ничто не поддерживает. Пим в мыслях молил отца. Он кричал ему: «Оставайся плохим, оставайся чудовищем, держи дистанцию, не сдавайся!» Но Рик являлся, шаркая ногами и глупо ухмыляясь, как попрошайка, зная, что власть его тем больше, чем он слабее.
— Все это я делал для тебя, сынок! Благодаря мне ты занимаешь место среди Самых Высокочтимых в Нашей Стране. Не найдется у тебя несколько монет для твоего старика, нет? А как насчет симпатичного кусочка жареного мяса с чем-нибудь, или ты стыдишься выйти в люди со своим стариком?
Первый удар он нанес в день Рождества, меньше чем через полтора месяца после того, как Пим получил официальное извинение от Центра. Джорджтаун был накрыт двухфутовым покровом снега, и мы пригласили Ледереров к обеду. Мэри как раз ставила еду на стол, когда зазвонил телефон. Согласен ли посол Пим оплатить разговор с Нью-Джерси? Согласен.
— Привет, сынок. Как тебя эксплуатирует мир?
— Я перенесу разговор наверх, — мрачно говорит жене Пим, и все понимающе смотрят, зная, что мир тайных служб никогда не спит.
— Счастливого Рождества, сынок, — говорит Рик после того, как Пим снял трубку в спальне.
— И тебе тоже счастливого Рождества, отец. Что ты делаешь в Нью-Джерси?
— Господь Бог — двенадцатый игрок в крикетной команде, сынок. Это Бог говорит нам, что надо всю жизнь выставлять перед собой левый локоть. Никто другой.
— Так ты всегда говорил. Но сейчас ведь не сезон для крикета. Ты что, пьян?
— Он — третейский судия, и судья и присяжные в одном лице — никогда не забывай об этом. Господа Бога не обманешь. Это никому не удавалось. Значит, ты рад, что я оплатил твое обучение?
— Я не обманываю Господа, отец, я собираюсь отметить его рождение в кругу моей семьи.
— Поздоровайся с Мириам, — говорит Рик; слышны глухие возражения, потом к телефону подходит Мириам.
— Привет, Магнус, — говорит Мириам.
— Привет, Мириам, — говорит Пим.
— Привет, — это во второй раз говорит Мириам.
— Тебя там прилично кормят, в этом твоем посольстве, сынок, или одной только жареной картошкой?
— У нас вполне приличная столовая для младших чинов, но в данный момент я собираюсь есть дома.
— Индейку?
— Да.
— Под английским хлебным соусом?
— Очевидно.
— А этот мой внук — как там он, в порядке? У него хорошая голова, верно, такая же, какой я наделил тебя и о которой все говорят?
— У него очень хороший лоб.
— И глаза голубые, как у меня?
— У него глаза Мэри.
— Я слышал, она — первый класс. Я слышу превосходные отзывы о ней. Говорят, у нее недурные владения в Дорсетшире, которые тыщонку-другую стоят.
— Это собственность по доверенности, — резко обрывает его Пим.
Но Рик уже начал погружаться в глубины жалости к себе. Он разражается рыданиями, рыдания переходят в вой. Слышно, как в глубине плачет Мириам, подвывая, словно собачонка, запертая в большом доме.
— Милый! — говорит Мэри, когда Пим снова занимает свое место хозяина во главе стола. — Магнус! Ты расстроен. В чем дело?
Пим качает головой, одновременно улыбаясь и плача. Он хватает бокал и поднимает его.
— За отсутствующих друзей, — провозглашает он. — За всех наших отсутствующих друзей. — И потом, только на ухо своей жене: — Просто один старый-старый агент, милочка, который умудрился разыскать меня и пожелал мне счастливого Рождества.