Девушка, открывшая дверь навстречу улыбке Габриэля, была усталой и удрученной событиями за день: великое дело исполнено, она мужественно поставила родителей в известность. Но даже собственная храбрость не спасла Софию от разочарования — твердости духа она так и не набралась. Приветственное объятие Габриэля сменилось утешительным «ну-ну, иди сюда, дай я тебя поцелую», а затем уютным сексом. Уютным для обоих. Когда по телу Софии разлилась наконец блаженная тишина, они перебрались в постель.
Габриэль поинтересовался, как она провела время у родителей.
Вопрос вырвал Софию из посторгазменной расслабленности и окунул в привычную растерянность:
— Ты же был там! Я тебя чувствовала. Ты кивал мне, навязывался со своим мнением. Разве нет?
— Лишь отчасти, и к тому же наблюдение, самое пристальное, не может дать понять, что ты сама чувствовала.
София придвинулась поближе к его разгоряченному телу.
— Все прошло как обычно. Я хотела всего и сразу и злилась, не получая этого всего. Скажешь, мне пора стать умнее? Я всегда жду от своих родителей чего-то большего, но, если честно, подозреваю, что у них этого большего просто нет.
— Чего именно?
— Большего понимания. Большего участия в моей жизни. Знаю, это моя вина.
— Почему?
— Потому что у меня, как у всех, отношения с родителями полублизкие…
— То есть?
— Ну, когда ты рассказываешь им о своих делах, о том, что у тебя происходит, но никогда не досказываешь до конца. На всякий случай.
Габриэль явно не понимал, что она имеет в виду.
— На какой случай?
— Ну, не знаю… а вдруг они не поймут. Не сумеют понять. Конечно, я хочу, чтобы они были идеальными родителями, любили меня всякую, одобряли все, что я делаю… Но я знаю, что они не такие. Они так не умеют. И потом, мы уже много лет живем порознь, я давно от них ушла. И даже когда они собираются с силами, чтобы спросить о моих делах и настроении, когда пытаются вникнуть, я рассказываю им только половину, а потом начинаю злиться, потому что они совсем не врубаются в то, что происходит… Ха! — воскликнула вдруг София со странным весельем.
— Что такое?
— Жуть. Похоже, я стала взрослой.
— Да?
— До меня только что дошло — я такое же чучело, как мама и папа. — Она раскачивала головой, обхватив ее руками. — О боже.
— Но разве это плохо? Быть взрослой? Решать за себя?
— Заткнись. Нашел о чем разговаривать посреди ночи. Налей лучше выпить.
После бокала-двух вина София смогла отнестись к обретенной зрелости с большим хладнокровием. Оба молчали. София обмозговывала новость, которой ее застал врасплох собственный заплетавшийся от усталости язык. Габриэль ждал выводов. И новых вопросов, порожденных этими выводами. Отставив бокал, София вытянулась, прижалась спиной к Габриэлю, словно пытаясь укрыться им, его широкая ладонь лежала на ее уже намечавшемся животе.
— У тебя есть родители, Габриэль?
Такого вопроса он не ожидал, плечи напряглись, и он неловко отодвинулся от Софии.
— В чем дело? Я что-то не так сказала?
— Ни в чем. Извини. Все нормально, правда.
Габриэль лежал рядом с ней на расстоянии не более дюйма, но, когда он снова заговорил, Софии почудилось, что разделявшее их пространство увеличивается по экспоненте.
— Послушай, так не годится. Я другой.
— Чем же ты отличаешься?
— Трудно объяснить, — наморщил лоб Габриэль. — И трудно понять. Родителей у меня никогда и не было.
— Ты родился уже взрослым?
— Нет. Или да. Вроде того.
— А точнее?
— Ну, меня не рожали в привычном для тебя смысле.
— Ты был всегда? Как Бог?
Габриэль затряс головой, явно встревожившись:
— Нет. Я не Бог. Ни в коем случае.
— Кто же тогда?
— Все не так. Я произошел… ну, как мысль, которая только что возникла в твоей голове. Ведь, наверное, в проблемах с родителями вины всегда было поровну — их и твоей, но только сегодня ты это осознала.