— Все справляются, и ты справишься.
София уставилась на него:
— Но не все рожают Владыку Мира.
— Да. Хорошо. Возражение принимается. Значит, ты…
— Поверила тебе? Наверное. Не знаю. Но если я поверю, то мне будет еще страшнее. Как, черт возьми, воспитывают Мессию?
— Это прежде всего ребенок, София. Просто воспитывай ребенка.
— Ну, в таком случае, — вздохнула София, — беспокоиться не о чем, правда? Я буду продолжать жить нормально, да?
— Да, но ты ведь не живешь нормально. Ты прячешься тут и ничего не делаешь. Конечно, тебе скучно, ты привыкла работать пять ночей в неделю и развлекаться в остальное время. Я прекрасно понимаю, тебе нужно время освоиться. Наверное, впервые за несколько лет у тебя появилась возможность поразмыслить над тем, что с тобой происходит. Но нельзя же сидеть дома целыми днями. Надо выходить. Когда ты в последний раз ходила в магазин? Молока нет, хлеба нет, мыла в ванной тоже нет… Ну разве так можно?
— Кто тебе мешает сходить в магазин, если тебе кажется, что чего-то не хватает?
— Уже ходил. Я хочу, чтобы ты это сделала.
— Отстань, Габриэль. Тоже мне психотерапевт нашелся.
— Ты прячешься в своей скорлупе, София.
— Мне есть от чего прятаться.
— Но ты не ешь, ты не спишь как положено. Следить за собой совсем перестала. Зачем же поддаваться депрессии?
— Ты думаешь, я поддаюсь? — перешла в контрнаступление София. — Думаешь, мне хочется чувствовать себя паршиво? Я что, по-твоему, нарочно решила спать днем по двенадцать часов, а потом страдать из-за того, что полночи не могу уснуть? Думаешь, я получаю огромное удовольствие от того, что боюсь выйти за порог?
— Нет, конечно, я так не думаю. Я просто беспокоюсь.
— Я тоже. Но ничего не могу с этим поделать. Я не знаю, как переключиться. Не знаю, как избавиться от тяжести, которую я чувствую, — нет, даже не чувствую. Я вообще стараюсь поменьше чувствовать, потому что, когда начинаю прислушиваться к себе, пугаюсь до смерти. Я не знаю, как выпутаться из этого. И никогда не знала, всегда рассчитывала на других людей, которые меня выведут. Только на этот раз я не могу даже сказать всей правды, почему я оказалась в таком состоянии. Я запуталась, Габриэль.
София встала и крепко обняла себя, ногти впились в предплечья, боль принесла облегчение.
Ответ Габриэля ее разочаровал:
— Я знаю, что ты чувствуешь себя ужасно. Но ведь есть еще ребенок. Подумай о нем.
София устало опустила руки, покачала головой и направилась к двери спальни.
— В другой раз не берите чокнутую на роль Матери, ладно? Тебе пора, Габриэль.
Весь другой день она пролежала под одеялом при задернутых шторах.
Тридцать семь
До сих пор беременная София старалась не думать о практических сторонах своего положения, о том, чего не избежать, — родах, уходе за младенцем. Эти мысли, как и сомнения насчет Мессии, она старалась выпихнуть из головы, стоило им туда проскользнуть. Но дольше игнорировать приближавшееся на всех парах будущее стало невозможно. София физически разрослась. Даже слишком. Первые несколько месяцев ей нравилось чувствовать себя большой, ей казалось, что она выросла не только телом, но и душой. Теперь же неумолимая перспектива родов давила на нее ежеминутно, а попытки забыться в обморочном сне разочаровывали — большую часть ночи она лежала с открытыми глазами. Она не могла спать, хоть и не вылезала из постели. В придачу к боязни нежеланного материнства и обычным фокусам тяжкой депрессии София начала бояться за ребенка. Что, если не все в порядке? Что, если роды будут такими же жуткими, как показывают по телевизору? А вдруг Габриэль ошибся, и ребенок не защищен, и ее невоздержанность навредила ему, несмотря на все ангельские заверения в обратном? Ночи, проводимые в тишине и тепле, рядом с неосязаемым Габриэлем, приносили покой — относительный.
София понимала, что, несмотря на обещания Габриэля заботиться и помогать, ей придется пройти этот путь одной. Ей рожать, ей воспитывать — делать все, что полагается. К несчастью, сейчас она ничего не могла делать. София не отвечала на звонки, из дома, даже за самым необходимым, не выходила. Она погрязла в одиночестве, ненавидела всякого, кто пытался ее одиночество потревожить, и не знала, как выбраться из тьмы, в которой пряталась. Возможности расслабиться посредством химии она тоже лишилась: от алкоголя ее рвало, а тощий запас кокаина давно иссяк. На крайний случай оставалась марихуана, всегда водившаяся у Джеймса, но обратиться к нему означало притвориться нормальной и вести вымученную беседу. На что она была больше не способна. В день, когда София бросила работу, все казалось возможным. Теперь — наоборот: все казалось неподъемно тяжелым, огромным и слишком реальным. О традиционном укладе жизни София никогда не мечтала, но и становиться матерью-одиночкой не входило в ее планы. Впрочем, теперь о планах можно было забыть — что случится, то и случится. К тому же что-то менять София была не в силах. Ей еле-еле хватало энергии на то, чтобы прятаться в темноте.