– Не надо, спасибо.
– Ну, хорошо… О, вон за мной заехали. Ну, всё, пока! Думаю, ещё свидимся, – она очень живо для своих лет вскочила и подмигнула на прощание. – А ты симпатичный мальчик! До встречи!
Вечером Катя наконец-то позвонила.
Задержав дыхание, взял трубку.
– Митя, приезжай ненадолго ко мне, объясню задание.
Он затрепетал. Неужели?
Но через несколько минут Екатерина снова вышла на связь и погрустневшим голосом сообщила, что отменила выезд машины, нашлось срочное дело. Некстати. Так и сказала, подчеркнув – «Некстати!»
– Нарисуй для пробы девяностый год, – сказала она напоследок.
– Тысяча девятьсот девяностый?
– Да.
Поникшие плечи, потухший взгляд – он сидел перед выключенным компьютером и пытался сосредоточиться. Тишина, только еле слышно бубнит телевизор в комнате у матери. И в голове звучит: «Некстати!»
– Да уж… – протянул он и нажал кнопку.
Медленно заводившийся аппарат действовал как будильник и допинг. В лад зашумевшей машине расправились плечи, и быстрее побежала мысль. Привычка великая вещь!
Итак, самый первый год девяностых. Тех самых, о которых столько шуму. В сознательном возрасте застал только их окончание. Сплошные страшилки. А для него – незатейливое и радостное детство. Тогда отец ещё жил с ними. Развод был негромким, но вспоминать всё равно не хотелось.
И что за год-то это – 1990-й?
Ему тогда было три.
А Кате?
Он быстро прикинул в уме и насторожился. Следующий, девяносто первый, вполне мог быть порой её школьного выпускного. Вероника что-то говорила про начало последнего учебного года.
Екатерину интересовало некое событие в 1990-м.
Он надолго задумался.
Компьютер уже прогрелся, можно приступать. Но Дима всё сидел, глядя невидяще в синий монитор, и постукивал карандашом в рассеянности.
В голове мелькала стандартная политическая шелуха того смутного времени – перестройка, развал СССР, бардак в стране, Ельцин, куда уж без него. Можно выбрать самые заметные типовые символы и наляпать как угодно – эпоха яркая, сразу узнается.
Но он помнил фразу о том, что нужно изобразить само время, конкретную дату, а не внешний антураж тех лет. И это больше всего озадачивало. Как можно передать неуловимое течение в чистом виде? Скорее всего, это невозможно. Припомнилось подзабытое из школьного учебника физики, о неразрывном единстве пространства и времени.
Странная задача. И, похоже, неразрешимая, если прямо понимать сказанное Катей.
Ей почти сорок… а выглядит так, что некоторые двадцатилетние позавидуют.
Кстати, Вероника явно завидует. И выглядит похуже, и… Дмитрий усмехнулся. Всё же он воспитан мамой-педагогом, которая свято верила в то, что скромность – одно из лучших качеств. Молодому дизайнеру было сложно признаться самому себе, что он настолько привлекателен в глазах двух зрелых женщин, раз они готовы на соперничество.
Мысли текли всё хаотичнее и причудливее, мелькнули совершенно непредставимые образы и ощущения. Диму сморил сон. Устал за день.
Наступившее вслед за тем пасмурное утро неожиданно порадовало.
Около десяти раздался звонок. От «МЛ». Даже не успел настроиться на тягучее унылое воскресенье. Солнца на небе нет, но зачем оно, когда сердце греет?
В полдень за ним заехали.
Мама с подозрением посмотрела в окно на дорогую иномарку, прибывшую к сыну.
– Дима, можешь объяснить, что всё это значит? Вначале букет, потом эта машина каждый день. Кто она?
– Мамочка, потом расскажу, боюсь спугнуть удачу, – он быстро поцеловал перед выходом.
– У вас любовь? – нахмурилась Антонина Петровна.
– Давай пока ничего не буду говорить, хорошо? – и каблуки загремели по лестнице.
Мама какое-то время стояла у открытой двери, смотря вслед.
Митрич, похоже, в принципе не особо дружелюбный человек – ещё ни разу за всё время не улыбнулся. Вот и сейчас великан, угрюмо шагая впереди, поднялся с Димой на второй этаж и молча указал на высокую, тёмного дерева дверь с золочёной ручкой.