– Нет, я люблю выдумщиков и тех, кто спешит догадаться о моих желаниях, – она смотрела так, будто видела кого-то за Дмитрием, так и подмывало обернуться.
– В общем, выбрал эпоху…
– Речь шла не об эпохе, – женщина улыбнулась и небрежным движением руки смахнула непослушную вязаную кисть. – Я имела в виду время, конкретный год, день, час.
– Ого. Ладно, допустим. Тогда, значит, тренировался.
Екатерина задумалась.
– Да, тренировался, – очнувшись от короткого забытья, она продолжила: – И чего натренировал?
– Выбрал эпоху импрессионистов. Французских. Ну, там Мане, Дега, всякие красоты и колориты их пейзажей.
– Понятно. Только по части пейзажей несколько иные ребята старались. Сезанн, вроде бы, если не ошибаюсь. Вот он изрисовал любимый Прованс вдоль и поперёк.
– Немного плаваю в истории искусств, извините, – Дима кашлянул в ладонь.
– Покажешь, что изобразил?
– Да, конечно. Сейчас идею расскажу, не терпится похвастаться.
Она, улыбаясь, мягко тронула за руку:
– Расскажи, мне интересно.
Он сбился от неожиданного прикосновения, но быстро собрался и затараторил:
– Долго искал ключевой символ… Ну, понимаете, в дизайне главное – выбрать центр композиции. Не в пространственном смысле центр, а центр вообще, ну вы понимаете? Так вот, вначале никак не мог понять, что является сутью эпохи. Картины смотрел…
– Тогда поднималась техника, самый разгар научно-технической революции. Эпоха пара и веры в могущество человеческого разума, – она снова потрясла его, да так, что он замолчал. – Ты продолжай, не пугайся. У меня хорошее образование, и я начитанная.
– Ну… В общем, взял срез искусства только, получается… Но зато нашел этот ключевой символ!
– И какой же? – она любовалась юношей, смотря иногда даже с материнским умилением.
– Мазок!
– То есть?
– Главное у импрессионистов – их неподражаемая техника, их главная выдумка. Мазок!
– То, как лепили цвет пятнышками?
– Ну да! Взял самый характерный кусок картины той поры, вырезал аккуратно самый отчетливый мазок и размножил его.
– То есть?
– Наделал сотню разноцветных копий и собрал из них то же самое пятно. Мозаика из маленьких мазков, а в итоге получается такой же, но большой.
– Хм. Забавно… Но это немного по-детски и, что называется, «в лоб».
Он обиженно замолчал.
Она посмотрела в окно и, повернувшись снова к нему, тронула за руку:
– Митя, в вашей среде принято считать заказчиков недалёкими нуворишами, разбирающимися только в бухгалтерии, да и то не всегда. Думаете, что мы чуть ли не дальтоники, – Екатерина помолчала. – Это не всегда так. Вся жизнь – учёба, и волей-неволей набираешься знаний, иногда совершенно далёких от круга привычных занятий. Особенно, когда тебе немало.
– А сколько вам лет? – вырвалось так естественно, что Дмитрий вначале даже не заметил собственной оплошности.
Но женщина не обиделась.
– Тридцать девять.
– Я думал, вы на четыре года младше.
– Ты тоже выглядишь моложе своих… На двадцать с хвостиком. Молоденький такой, – она осторожно провела ноготком по щеке. Дима не шелохнулся, было приятно.
– То есть мой вариант пока плох?
– Он не плох. Он недостаточно хорош. Но ничего, надеюсь, сумеем развить твой дар дизайнера, он мне нужен, – она вдруг посмотрела с мольбой. – Очень нужен! Так, кажется, приехали, – женщина тут же заговорила буднично.
Вышли к известному выставочному залу. Известному среди тех, чей полёт никогда не пролегает на той высоте, где гнездился Дмитрий. Вокруг сверкало собрание тяжёлых дорогих машин, крупные суровые мужчины высились по периметру.
Дама сердца взяла под руку юного фаворита, и они направились к входу. Она привычно раскланивалась знакомым ей особам. Один из вертлявых фотографов неприятно ослепил вспышкой.
Внутри было бело и холодно. Под огромным сводом плескалось эхо множества голосов. Шорох шагов, скрип ботинок и уйма разнообразнейших ароматов. Каждый проходивший мимо пах своим, особенным парфюмом.