На коне огнецветном верхом,
Сквозь врага скача напролом,
Грозно доспехами гремя,
Он упасть заставлял плашмя
Тех, кому умереть суждено.
Превращал в бессильных калек
Тех, кому в муках прожить дано.
Алман-бия, аланов главу,
Так избивал, что завыл Алман.
Байназара, дивана главу,
На него накинув аркан,
Так избивал, что поднял он вой.
Бия Дюрмена, что был главой
Секироносной орды боевой,
Он привязал к железным вратам,
Так его бил по мягким местам,
Что, крича, запрыгал Дюрмен
На глазах у своих бойцов.
Карим-бия, главу писцов,
Так порол он ремнём своим,
Что заикою стал Карим.
Умар-бия орать заставлял,
Чагмагыша, что управлял
Ратным хозяйством огневым,
На лопатки его положив,
Так порол он, что, еле жив,
Тяжело Чагмагыш застонал.
Тех, кого Токтамыш возвышал,—
Илтераса и Янгуру,—
Так избивал, что, забывши стыд,
Зарыдали оба навзрыд.
Сына отец не мог узнать,
Дочку не признавала мать,
Воины не могли понять,
Где своя, где чужая рать.
Глянул на небо Токтамыш,—
Пламень высокий увидел он.
Глянул на землю Токтамыш,—
Крови потоки увидел он.
И когда он панцирь надел,
Недоступный для тучи стрел,
Непробиваемый и копьём,
И когда, несравнимый ни с чем,
Девятиглазый надел он шлем
И конюшему повелел
Вороного коня привести,
И когда, готовясь к пути,
На коня густогривого сел,—
На поводьях, в страхе, в тоске
Ханша повисла Джанике:
«О мой хан, себя пожалей!
Бедную голову твою
Отсечёт в степи Идегей.
Не выезжай ты в степь, я молю:
Венчанную главу твою
Унесёт, отрубив, Идегей».
Ханше хитрый сказал Джанбай:
«Госпожа, не плачь, не рыдай,
Если приходится кочевать,
С тяжким вьюком идёт верблюд.
Если в город врывается рать,
Девушки в испуге бегут.
Если за ворот хватает боец,
Мухе-душе приходит конец.
Если голову сбережёшь,
То и муху-душу спасёшь.
Ханша, ни к чему твоя речь:
Голову должен хан уберечь».
Токтамыш, отстранив Джанике,
Крепко сжав поводья в руке,
К Белой Улице поскакал.
Улица эта, светла-бела,
Лишь для знатных открыта была.
С сотней воинов, на вороном,
Хан спасался во чреве степном.
ПЕСНЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
О том, как причитал хан Токтамыш, убежав из Сарая, и о том, как Идегей прибыл в разрушенный Булгар.
«Эй, джигиты! Когда убит
Именитый бий Урман;
И когда из года в год
Наш нугайский нищает род;
И когда батыр Шахназар,
В битве изранен, вернулся с трудом;
И когда пылает кругом
Светопреставленья пожар;
И когда близкокровный наш
Остаётся Алашем Алаш;
И безродный правит, как хан;
И застилает глаза туман;
И когда двугорбый верблюд
Падает, спотыкаясь, на лёд,
И верблюжонок вслед не идёт;
И когда, пустившись в полёт,
Сокола преследует гусь;
Хан, обессилев, кричит: „Боюсь!“;
И когда, внушая страх,
Бий — в погоне, а хан — в бегах;
И когда Идегей-мурза
Двинулся на Сарай, как гроза»,—
Токтамыш, посрамлённый в бою,
Жалуясь на судьбину свою,
Причитает: «О мой народ,
Мой народ, о, что тебя ждёт!
Снова движется вражья рать,
Чтоб тебя у меня отобрать.
Не дождусь я светлого дня,—
Сохранись и после меня!
Род мой нугайский, будь сплочён.
Я с тобою опять разлучён,—
Сохранись и после меня!
Стяг Чингиза, чёрный, как ночь,
Тот, который поднять невмочь
Даже дюжине богатырей,—
Сохранись и после меня!
Мощную мою орду
Дал я разбить себе на беду,
Бочку утратил, в которой мёд,—
Мёда лишившийся мой народ,
Сохранись и после меня!
Свой булат обливавший водой,
О Джанбай, расстаюсь я с тобой.
Я покинул престол золотой,
Я с моей расстался страной.
С Джанике, молодой женой,
С красивощёкой Ханеке
И с черноокой Кюнеке,—
Пусть расцветают после меня!
Триста бесценных копий стальных,—
(Лебедь не мог пролететь мимо них,
Ветка меня задеть не могла),—
Стража, что меня берегла.