Нурадын отвёл его меч.
Начал Джанбай такую речь:
«Там, где даже ворон не сел,
Гуся ты посадил, Нурадын!
Там, где и коршун сесть не хотел,
Лебедя ты посадил, Нурадын!
Кровь мою, раба отогнав,
Ты, Нурадын, поймал в рукав.
Тех рабов, что пошли за тобой,
Ты возвысил и стал их главой».
Маметкулу сказал он слова:
«В завитушках твоя голова,
Как урус, желтовласый раб,
Словно волк, остроклыкий раб,
Словно лис, красноликий раб!
Где твоя совесть? Где твоя честь?
А у меня предводитель есть.
Есть у меня властитель земли,
Тот, кто помыслы знает мои.
Ну, а с вами, черкесы-рабы,
Сыновья государства гор,
Ни к чему мне вести разговор!»
Нурадын сказал: «Эй, Джанбай,
Кто коварней тебя и хитрей?
Если ты умрёшь, Кин-Джанбай,
То земля не станет полней,
Если жизнь обретёшь, Кин-Джанбай,
Жизнь твоя не станет честней.
Что с того, что тебя убью?
Мне ли душу марать свою?
Токтамышу служил, — будешь жить,
Чтоб отцу моему служить».
…Вот пред ним Золотой Дворец.
Голову Токтамыша храбрец
Из перемётной достал сумы,
Бросил к ногам Идегея её,
Молвил отцу слово своё:
«Не давал передышки врагу.
Днём и ночью скакал, и на след
Я напал в Лисьем Логу.
Торопясь, прискакал чуть свет
К Лебединому Озеру я.
Мой густогривый у камышей
Фыркал, пугая диких гусей,
Я притаился, и конь затих.
Хана я, наконец, настиг.
Долго беседа наша текла.
Вынул я меч, и смолкли слова.
Выбил я хана из седла.
Пред тобой — его голова.»
«Эй, Нурадын, — сказал Идегей,—
Смело, честно ты мне послужил.
К цели своей ты путь проложил:
Пусть Ханеке станет твоей».
Пятиглавый шатровый дом
Возвышается вдалеке,
Подъезжает Джанбай к нему.
Плачет ханская дочь Ханеке
В пятибашенном этом дому.
Увидал её Кин-Джанбай
И сказал: «Не плачь, не рыдай.
Твой отец обласкал меня:
Был безлошадным, — дал мне коня,
Был я без шубы, — шубу мне дал,
Дал мне арабских коней боевых,
Дал мне множество шуб меховых.
Прошлых дней не вернуть, Ханеке,
О, не плачь, не рыдай в тоске.
Хана — родителя твоего,
Хана — властителя моего,—
Токтамыша настиг Нурадын,
С плеч его он голову снёс,
Голову Идегею привёз,
Под ноги Идегею швырнул.
Славно послужил ему сын,
И за службу свою Нурадын
У отца попросит тебя:
Нурадын, чей отец — Идегей,
Не отступит от цели своей!
Ханеке, Ханеке, мне внимай:
В час, когда войдёшь в Хан-Сарай,
К поясу привяжи кошму,
Чтоб широким врагу твоему
Показался твой узкий стан.
Увидав тебя, Нурадын
Пусть подумает: ты зачала.
Спросит он: „Чьи это дела?“
А ты: „Это сделал твой отец“.
Если нам поможет Творец,
На отца Нурадын нападёт,
Оба погибнут: и этот, и тот!
Мы избавимся от беды,
Нашим станет престол золотой,
И твой брат, султан молодой,—
Воцарится Кадырберды,
На века Токтамыша род
Власть, престол, страну обретёт!»
Как научил её Кин-Джанбай.
Ханеке вошла в Хан-Сарай,
К поясу привязав кошму.
Нурадын, увидав Ханеке,
(А держал он домбру в руке),
В потрясении произнёс:
«Это что?» — И в ответ ему
Ханеке, погладив кошму,
Молвила: «На этот вопрос
Может ответить твой отец».
И Нурадын поверил ей.
Угля сделался он черней.
В гневе направился туда,
Где на траве сидел Идегей,
Бросился, яростный, с криком: «А!»,
И домбра, что в руке была,
Не выдержала, взвилась,
Идегею попала в глаз.
Вылетел глаз от удара домбры.
Стал Идегей кривым с той поры.
ПЕСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
О том, что сказал Нурадыну раненый Идегей, и о том, как Нурадын покинул его.
Тяжко раненный сыном родным,
Идегей, ставший кривым,
Нурадыну сказал тогда:
«Как Чулпан — рассвета звезда,—
Нурадын, сияй и гори!
Да минует тебя беда,
Гору нартов ты покори!
Думал, когда тебя породил:
Радовать будешь ты мой взор.
Приказал я разжечь костёр,
Приказал я срубить кизил,