Лейси раньше тоже держалась такого мнения. Родители обратились в Программу, обнаружив в ее комнате пузырек «Быстрой смерти». Она планировала покончить с собой и купила наркоту у какого-то укурка. Миллер корил себя за то, что не знал, а мы с Джеймсом спорили, поступил бы он так же вслед за Лейси или нет.
Когда Лейси увезли, Миллер залезал в ее комнату, зная, что воспоминания о нем будут стерты, что нас всех сотрут из ее жизни. Из комнаты пропали все фотографии, даже одежда и личные вещи. Программа копает глубоко. Миллеру достался лишь блокнот, который Лейси забыла на заднем сиденье джипа, и он хранил его как святыню, считая, что в нем осталась частица прежней Лейси.
Как-то днем у реки мы листали страницы, исписанные почерком Лейси, смеясь над карикатурами на учителей на полях и отмечая постепенную перемену: математические задачи сменились черными спиралями, выведенными с нажимом. Болезнь поразила психику Лейси – жутко было видеть, как стремительно развивалась депрессия. Все произошло за какие-то две недели.
Ненавижу Программу за то, что она с нами делает, но твердо знаю, что не хочу умирать. И не хочу, чтобы умер кто-нибудь из нас. Как бы там ни было, в нашем школьном округе самая высокая выживаемость по стране, поэтому в каком-то извращенном, нездоровом смысле Программа действительно полезна. Даже если вылеченным остается выхолощенная полужизнь.
Джеймс подъехал с моей стороны на помятой отцовской «Хонде». При виде меня он улыбнулся – слишком широко, слишком стандартно. Миллеру он кивнул.
– Взволнованный вид у твоего дружка, – пробормотал Миллер, глядя, как Джеймс проехал вперед и остановился. – Плохой знак. Он ведь непрошибаемый.
Я промолчала, зная, что это неправда, просто Джеймс открывается только мне. Для остальных он – наша скала, оплот и столп.
Миллер выбрался из джипа, и на несколько секунд я осталась одна под теплым солнышком, гревшим через ветровое стекло. В школе послышался звонок, и у меня перехватило дыхание.
Выбравшись на парковку, я направилась к Джеймсу и Миллеру, занятым разговором. Через плечо я поглядывала на вход. Вылеченные и их хендлеры начали выходить на парковку. В Самптере всего около двухсот учащихся, но их число растет с каждой неделей: уже пять школ фильтруют свой контингент через стационары Программы. Специалисты утверждают, что сразу после выписки мозг излеченного напоминает швейцарский сыр – память усеяна дырами, поэтому им нужно постоянное наблюдение и спокойная обстановка. Вылеченные остаются в Самптере до выпускных экзаменов, что заставляет сильно усомниться в «дальнейшей жизни без вмешательства Программы».
Вначале после выписки подростков возвращали в прежние школы – для нового старта, но когда начались тотальные срывы (в результате гиперстимуляции нарушалась функция мозга, и у выписанных буквально ехала крыша), открыли Самптер и к каждому излеченному приставили временную няньку в белом халате с тайзером.
Однако бояться следовало не только хендлеров; сразу после выписки подростки, не сознавая того, представляют для себя опасность: они могут нечаянно спровоцировать вас на общение, а за подобное приставание могут «закрыть» уже вас. Поэтому вылеченных все сторонятся как зачумленных.
Так было до сегодняшнего дня.
Увидев меня, Джеймс ободряюще улыбнулся. Пора. Миллер надвинул кепку на лицо, прижал к уху телефон и куда-то рассеянно побрел, делая вид, что увлечен разговором. Сердце у меня забилось, когда мимо шли ученики Самптера. Некоторых я знала раньше.
Кроме школы, вылеченные почти нигде не бывали, и несколько месяцев назад у нас открылся Центр здоровья – ради создания «безопасной среды», где могли бы общаться излеченные и нормальные. По мнению Программы, ассимиляция крайне важна для полного восстановления, да вот только ассимиляция проходит на их условиях – под пристальным наблюдением и в стенах Центра здоровья. По сути, продолжение лечения. Наших заставляют туда ходить минимум три часа в семестр (для зачета), зато вылеченные туда рвутся – видимо, не зная ничего лучшего.
Джеймс бывал в Центре здоровья по поддельным пропускам и называл его не иначе как пропагандой Программы и научной выставкой с излеченными в качестве основных экспонатов. Мне кажется, Центр здоровья открыли, чтобы показать: вылечившиеся не какие-нибудь уроды и прекрасно общаются со здоровыми. Но никакая реклама с улыбающимися детьми, гоняющими в футбол, не прогонит ужас, живущий в наших душах.