— Тихо, ребята. Произошла ошибка. Мы не денежные мешки. Это — иностранцы, отдыхающие в международном лагере «Буревестник». Арчи Келвин — американский журналист. Лара Решетова — дочь замминистра из Москвы. А человек, которого вы ударили, — секретарь обкома партии товарищ Паламарчук. Я лично — директор лагеря. Денег у нас нет. Можете забрать, что завалялось. И вообще — вас привлекут к ответственности…
— Хватит бузить, урод, — прервал директора один из бандитов, по-видимому, главный. — Ошибки нет. Каждый получит то, что ему причитается… — Он хохотнул. — Кавалеры схлопочут «награды», а девок мы не оставим себе. Обслужим всех.
Остальные бандиты, человек 10–12, согласно загалдели.
— Вы будете в тюрьме! Я вам это сказал, — рванулся удерживаемый за руки Пламен.
— Не вякай, шавка! Что это тут у тебя болтается? — Приблизившись к болгарину, главарь банды сорвал с его шеи фотоаппарат и грохнул его о камень. — Хорошая вещь, но нам ни к чему. Наши личики, если понадобится, за казенный счет сфотографируют. И фас, и в профиль… Так… — Он подошел к сидевшему в траве Паламарчуку. Анжелика носовым платком промокала ссадину на скуле пострадавшего.
— Разойдись! — прорычал главный. — М — налево, Ж — направо. Будете обслужены по разной программе.
— Позвольте… Здесь не Америка! — взъярился Федоренко и получил мощный удар в челюсть.
— Спасите… — жалобно всхлипнул шахматист. — У меня денег нет. Вот — три рубля. И в чемодане еще пятнадцать. Меня сюда пригласили по путевке комсомола, в качестве премии за победу в турнире…
Его никто не слушал. Работая прикладами, бандиты согнали мужчин в кучу. Раздался вопль — болгарин ухитрился вырваться и садануть ногой в челюсть главаря. Это был блестящий прыжок. В Болгарии уже обрело популярность карате, в отличие от усердно запрещавших чуждую борьбу Советов. На парня бросились трое, завязалась драка.
— Пустите его! — рванулась Лара. — Вас всех расстреляют!
— Уведите девок, — сплевывая кровь, сказал главарь. — Пора расходиться.
Через пару минут на опустевшей поляне воцарилась тишина. Так же мирно вздыхало внизу море и взахлеб трещали кузнечики. На каменной плите поблескивали бокалы, изумрудом светилось горлышко бутылки. Словно злой волшебник произнес заклятье и пировавшие здесь люди превратились в невидимок.
— Я не понимал, что происходит, — продолжил Келвин, вновь наполняя чашку густым кофе. — По-английски бандиты, естественно, не изъяснялись. Но то, что это не друзья и не продолжение карнавала, — мне растолковывать не пришлось. Лишь я и шахматист остались без увечий. Все молчали, спускаясь в оцеплении захвативших нас басмачей по горной тропинке. Вскоре мы оказались у темного сарая — в таких держат овец или другую скотину. Нас затолкали внутрь, и кто-то, засветив фонарик, пробежал ярким лучом по нашим лицам.
— Раздевайся, гады. Будем шмон делать. — Так, наверно, звучал переведенный мне Паламарчуком приказ. Я предложил Роберту:
— Скажи им, — я плачу тысячу долларов и даю обещание не заявлять в полицию, если они нас отпустят.
— Деньги у тебя и так отберут. А на милицию эти ребята… чихали. У них там свои люди. — Он снял галстук, пиджак, рубашку. — Не советую с ними спорить — зубы выбьют в два счета, если не пришьют.
— Господи, Роберт, а слайд? Мы же потеряем карту!
— Не голоси. Во-первых, у меня дома осталась хорошо запрятанная копия. Ни одна живая душа не знает. А эту, что принес для тебя, я Анжеле успел передать. Сказал — партийный документ чрезвычайной важности. Она местная, ее здесь все знают. Эти бандюги здорово секут, что к чему.
— Так они должны соображать, с кем имеют дело! — Я достал свой американский паспорт и пачку зеленых стодолларовых.
— Сэр! — подошел я к главному. — Я — американец! — прорычал в самое ухо. — Шпион! Андерстенд? (Слово «шпион» я умею говорить на всех языках).
Мужик посмотрел на деньги, покрутил в руках паспорт и что-то крикнул своим воякам. Меня весьма неделикатно подхватили под руки. Я с трудом сдерживался, чтобы не раскидать сволочей приемами дзюдо, которым владел в то время еще очень неплохо.
Главный сунул в карман моей рубашки паспорт, пиджак с меня сорвали, заставили снять брюки и почти любезно поволокли к выходу. Оружия, как ты понимаешь, я при себе не имел.
— Если меня выпустят, я пришлю копов, — крикнул я Паламарчуку.