Генрих виновато поморщился:
— Увы, да. Тебе не нравятся самоуверенные наглецы?
— Мне симпатичны победители… И, кроме того, я просто обожаю дома с дырявой крышей и сломанным душем…
Они провели ночь в парадной спальне, где на каминных часах танцевали под хрустальный перезвон фарфоровые пастушки, а в распахнутую балконную дверь залетал ветерок из сада, пахнущий медовыми сливами и сеном. Генрих был так нежен, опытен и жаден, что первые ночи любви, проведенные в горном отеле с Мирчо, всплыли в памяти ее тела с необычайной яркостью. Снежина испугалась своей теперь настоящей измены ушедшему мужу, загрустила, но совсем не надолго. «Все очень просто — Мирчо желал бы для меня именно такого мужчину. Буду считать, что это он послал мне счастье и благословил нас!» — сказала себе Снежина, проснувшись в объятиях крепких, не желавших выпускать добычу рук.
Весь следующий день Генрих вел себя так, словно стал приближенным венценосной особы. Снежина ждала признаний и просьб о дальнейших встречах.
— Завтра я уезжаю. Я желанный гость на аукционах всего мира, самых серьезных аукционах. В Париже выставляются акварели Сезанна. — Глаза графа сверкали азартным блеском.
— Ты купишь их… Бедные акварели… Ведь на следующий день ты забудешь о них и будешь выслеживать что-то другое… — Снежина поняла, что к женщинам граф относится точно так же, как к лотам на престижных аукционах, — он азартно вырывает добычу из рук соперников и тут же устремляется к новым победам. Симпатичная болгарка, побывавшая в постели графа, — пройденный для него этап, еще один экспонат в обширной коллекции.
— Ты это верно заметила. Эта страсть похожа на одержимость охотника. Взять след, идти за зверем и, наконец, настичь его и победить! Извини, что оставляю тебя без присмотра. Ведь ты погостишь в замке? Лето уже кончается, нельзя упускать возможность отдохнуть у озера, побродить по лесу. Ты умеешь собирать грибы?
— Умею даже делать ликер из розовых лепестков. Но остаться не могу. Спасибо за гостеприимство — у меня напряженный график в театре. — Улыбаясь, Снежина говорила неправду: она запаслась двумя неделями отпуска! А вернется домой через три дня, проиграв в конкурентной борьбе за интерес Генриха каким-то там акварелям!
Она вздохнула с очаровательной искренностью и ласково провела ладонью по его волосам:
— Ты подарил мне потрясающий уик-энд. Неплохо гульнуть перед свадьбой.
— Ты собралась замуж?
— Пора… Мой жених до отвращения красив и молод. Восходящая оперная звезда. Бельканто. — Она назвала гремевшую в Европе фамилию болгарского певца.
Генрих отстранился. Снежине показалось, что она услышала хруст с силой стиснутых пальцев, но возмущенные или язвительные слова не прозвучали. Они расстались как люди, доставившие друг другу удовольствие, но не рассчитывающие на дальнейшие отношения.
Через две недели граф Флоренштайн прибыл в Софию. В соответствии с правилами хорошего тона он попросил у родителей Снежины руки их дочери. К Рождеству Снежина Иорданова стала графиней Флоренштайн. Генрих предъявил лишь одно условие: на шесть «медовых» месяцев его супруга бросает сцену и вместе с Софи живет в поместье.
— Дальше ты решишь сама, как должна поступать. Учти, мы можем создать в замке свой театр. Ты станешь и режиссером, и звездой его труппы. Я могу пригласить из Италии хорошего учителя живописи или пения. Ты вольна выбирать для себя хобби. Но основная твоя профессия ныне, увы, определена бесповоротно — графиня Флоренштайн.
Тогда это полушутливое заявление Генриха не очень понравилось Снежине. Она полагала, что не сумеет жить без сцены, без коллектива, аплодисментов и поклонения зрителей… Но когда через полгода Снежина приехала в Софию, чтобы провести пару недель с родителями, пообщаться с друзьями, навестить театр, оказалось, что она тоскует по своему поместью. А театр — с его бесконечными интригами, завистью, засильем молодых выскочек — вовсе не предел мечтаний. К тому же пора театрального расцвета явно осталась в прошлом. Жители Болгарии гоняли по «видакам» американские фильмы и смотрели спутниковое телевидение. У театральных касс не выстраивались очереди, а героями светской хроники все реже становились театральные знаменитости.
— Какое счастье, дочка, что ты вовремя спаслась с тонущего корабля, — сказал отец. — Как ни печально признавать, но театр сегодня мало кому нужен. Ты видела пустой зал? Ах, ты еще не играла перед пустым залом? — Его глаза, легко наполнявшиеся слезами в трагических ролях, смотрели сухо и зло. — Это хуже, чем смерть…
…Вскоре Снежина родила графу наследника — Арнольда-Генриха Флоренштайна. В поместье на крестины прибыли болгарские бабушка и дед и задержались надолго. Снежина похорошела, помолодела, и в компании своих детей — одиннадцатилетней Софи и голубоглазого светловолосого толстячка Арни — выглядела потрясающе. Глава семьи охотно фотографировался для светской хроники и благодушно улыбался сочинениям «писак», которых прежде держал от себя на расстоянии пушечного выстрела. Еще бы — ведь теперь они ничего не сочиняли, придерживаясь чистейшей и приятнейшей правды: гурмана, повесу, светского льва Генриха Флоренштайна наконец укротила болгарская красавица. Он стал завидным семьянином, настоящим хозяином поместья, восстанавливающим традиции своего рода. В отреставрированных конюшнях появились прекрасные лошади, в теплицах вновь расцвели редкие сорта орхидей. В январе на стол подавали клубнику и дыни с собственного «огорода». А какие здесь устраивались приемы! Снежина полюбила путешествия, окружила себя блестящим обществом, в котором неизменно сияла. Она немного играла на фортепиано, очаровательно пела и оказалась неподражаемой собеседницей, умевшей не подавлять, а радовать друзей своей эрудицией.