Забегая вперёд, скажу, что это были дни нескончаемых банкетов, утомлявших своим словоблудием. То есть сначала пили за нерушимую дружбу России и Грузии и витиевато-длинно клялись в верности, а потом потный толстячок, кагэбэшник, предлагал выпить за мою красоту, ибо в Грузию приехала такая красавица, что солнце от зависти скрылось за тучей, а звёзды от изумления попадали с неба. Мой молоденький переводчик студент Гиви невежливо хмыкал при этом в кулак, ибо на роль красавицы такого ранга я явно не тянула. Но это мелочи. Куда труднее переносилось другое — подвыпив, наш толстячок начинал «шалить». Помню, как побледнела известная актриса, когда, заныривая рукой под стол, этот сладострастник стал задирать ей юбку.
— Почему никто не заступится? — шепнула я Гиви.
— Нельзя, это КГБ, — ответил печальный Гиви. — У Верико сына арестовали. Надо сына спасать и терпеть.
Верико сидела, как истукан, побледнев уже до мертвенной бледности, а мужчины, притихнув, уткнулись в тарелки. И вдруг я увидела насмешливые глаза кагэбэшника, победоносно оглядывающего всех: что, есть желающие оспорить его власть и право творить беззаконие? Нет, тут являло себя даже не сладострастие. Тут действовал закон скверны, желающий осквернить всё и всех. И мужчины, не вступившиеся за честь женщины, чувствовали себя обесчещенными.
Много позже, уже после развала Советского Союза, бывший член ЦК компартии Грузии, а ныне москвич, вдруг стал обидчиво доказывать в застолье, что даже в те подлые времена он всегда поступал по совести, и ему нечего стыдиться — он честный человек.
— Это ты честный? — вспыхнул его друг, писатель-грузин. — Ты столько лет барахтался в вонючей помойке и хочешь, чтобы от тебя не воняло? Да будь оно проклято, то время, из которого все мы вышли замаранными!
Замаранной в этой истории оказалась и я, а выяснилось это так. Через несколько дней шалун-кагэбэшник решил приласкать и меня. Сопротивлялась, как умела. И однажды, вырываясь из объятий толстяка, едва не выскочила на ходу из машины, выкрикивая при этом, что раньше я уважала грузин и чтила ту Грузию, где жили Бараташвили и Пиросмани, а великий художник Ладо Гудиашви- ли с молитвой расписывал церкви.
— В церковь хочешь? — удивился толстяк. — Для дамы сердца — любой каприз!
И машина затормозила у Сионского собора. Мы с Гиви устремились в собор, куда следом за нами юркнул некто Гурам, ненавидевший меня, угадывалось, такой лютой ненавистью, что от его злобных взглядов было не по себе. Кто такой Гурам, я не знала. На банкетах он сидел где-то поодаль и был странен в компании холёного бомонда — этакий прокалённый солнцем крестьянин в дешёвом пиджаке и заправленных в сапоги брюках. Тем не менее в конце каждого банкета провозглашали тост за щедрое сердце Гурама, и да будет эта щедрость расти и возрастать.
В соборе после службы было тихо и малолюдно. Но вот в чём я убедилась, как убеждалась потом не раз, — переступая порог церкви, попадаешь в иной мир, где вместо купола неба — космос, и всё меняется, даже лица людей. Помню, что с удивлением оглянулась на Гурама — он со слезами прикладывался к иконам и даже как-то по-детски положил шоколадку у ног Младенца Христа.
Впрочем, тут было не до Гурама. Сердце ёкнуло и гулко ударило в рёбра при виде креста святой равноапостольной Нины. Позже я прочитала в книжках о том, как юной Нине явилась во сне Пресвятая Богородица и вручила ей крест из виноградной лозы, а она, проснувшись, отстригла прядь волос — так поступают при монашеском постриге — и обвила волосами крест, посвящая себя Богу. Многое я узнала потом о подвиге святой равноапостольной Нины, обратившей к Богу страну Иверскую и сокрушившей демонских идолов. А тогда, будучи ещё несведущей, я в благоговении стояла перед крестом моей небесной покровительницы и почему-то знала то, чего не могла знать, а только Дух дышит, где хочет, и сердце чувствует благодать.
Впрочем, минуты благоговения длились недолго, так как рядом разгорался скандал. Гурам в сопровождении любопытных тащил ко мне за рукав совсем молоденького батюшку, что-то гневно говорил по-грузински, а потом стал петушком наскакивать на меня:
— Соус («совесть») есть? Стыд хоть капелька есть? Батюшка, у неё же нет ни стыда ни соуса!
Я ничего не понимала, несмотря на дипломатичные пояснения батюшки. Но если отбросить в сторону дипломатию, то реальная картина была такой — толстяк и его свора от моего имени нещадно грабили сельскую Грузию, утверждая, что Москва прислала очередного сборщика дани, то есть меня. А это такой беспощадный мытарь, что быть беде, если не заплатить. В общем, Гурама обязали собирать деньги для московской хищницы, а также оплачивать банкеты и отгружать «для Москвы» ящики деликатесов, коньяка и марочных вин.