«Шарахнутость» — это про меня. Кира, посмеиваясь, вспоминает, как после крещения я чистила свою домашнюю библиотеку. Стеллажи до потолка, сотни сотен книг, а авторов, возлюбивших Христа, — единицы. Как раз в ту пору я прочла у преподобного Иоанна Мосха сказание о праведном старце Кириаке. Однажды к келье аввы Кириака пришла Пресвятая Богородица, но отказалась войти внутрь, сказав, что в келье находится Её враг. Оказалось, что некий посетитель оставил в келье подвижника еретическую книгу.
Помню, как под впечатлением от этого сказания я хотела избавиться даже от моего любимого поэта Афанасия Фета, прослышав, что он покончил жизнь самоубийством. Слава Богу, что это не так: Фет умер от разрыва сердца, когда бежал в свой кабинет за пистолетом, решив застрелиться. Не добежал. Видно, помиловал Бог.
И всё же Кира не зря говорит про «шарахну- тость». Вот и сейчас я некрасиво «шарахаюсь», когда Кира достаёт из сумки и предлагает мне почитать в дороге книгу известного оккультиста.
У меня с этим автором, признаюсь, роман, — сообщает Кира. — Представляешь, человек жил в буддийском монастыре, великолепно знает Блаватскую и Рерихов, а на его лекциях зал всегда битком. Вот вернёмся из монастыря и вместе сходим на лекцию. Договорились?
— Нет.
— Что, боишься меня, б.? — басит и матерится Кира.
— Кира, не пойму, это ты сказала?
— Сама не пойму: я или не я?
Кира меняется. И чем ближе к Оптиной, тем заметнее перемены. В час ночи наконец-то добираемся до Оптиной. Монастырь уже рядом, надо только пройти через лес. А в лесу начинается ужас. Кира рычит, как зверь, и матерится так, что от этих жутких слов уже мороз по коже.
— Кира, милая моя, не надо!
Но уговаривать бесполезно. Это уже не Кира. Даже лицо другое: уродливое, страшное, странное. Лицо дёргается в нервном тике и бугрится шишками так, будто под кожей бегает зверь.
— Ненавижу монахов! — гнусаво воет некто в образе Киры. — Ненавижу, убью, сожгу!
И в криках — такая обжигающая ненависть, что, кажется, вспыхнет пожаром лес.
В два часа ночи засыпаем в монастырской гостинице, а в пять утра нас будят на полунощницу. Ни в гостинице, ни в монастыре Киры нет. Наконец нахожу Киру возле уличного канализационного люка. Шофёр ассенизаторской машины открывает люк, опуская туда шланг. А Кира отталкивает его от люка и, сунув водителю пачку долларов, истошно визжит:
— Вези меня отсюда! Гони! Скорей!
Ассенизатор, ахнув, смотрит на доллары — таких денег ему за год не заработать. И ассенизаторская машина вместе с Кирой мчится прочь от монастыря, волоча за собой неубранный шланг.
— Кира, вернись! — кричу я беспомощно и растерянно смотрю вслед.
— Нашла чему удивляться! — сказал мне потом знакомый монах, когда я рассказала ему о Кире. — Помнишь, как папа инока М. не мог войти в храм?
Как не помнить? Известная была история: родители инока М. часто приезжали в Оптину на своём стареньком «москвиче». Сергей Иванович, отец, довозил до ворот монастыря маму инока и тут же, как ошпаренный, мчался прочь. Он не то что в храм — в монастырь не мог зайти.
С тех пор прошли годы. Инок М. теперь иеродиакон, его мама — монахиня, а Сергей Иванович смиренно молится в церкви. Однажды я спросила его, почему он прежде не мог войти в храм.
— А доверяете ли вы, — ответил он вопросом на вопрос, — словам апостола Петра: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить»? Раньше я едко высмеивал людей, уверенных в существовании духов злобы поднебесной. Откуда, думаю, такое мракобесие, и это в наш просвещённый век? А лев рыкающий — реальность. Однажды он дохнул мне в лицо таким зловонием преисподней! Простите, не хочу вспоминать об этом, и монахи советуют: «Не оглядывайся назад».
Монахов Сергей Иванович называет бурлаками, поясняя, что как в старину бурлаки тащили баржу против течения, так монахи вытащили его из той зловонной трясины, где он погибал от такого уныния, что уже не хотелось жить.
* * *
Епископ Варнава (Беляев | 1963), автор четырёхтомника «Основы искусства святости», хотел написать ещё один том по аскетике — о сатане и духах злобы поднебесной. Собрал богатый материал, начал работать над книгой. Но вдруг почувствовал духовную опасность и уничтожил рукопись, ибо прикосновение к скверне оскверняет.
И всё же расскажу ещё одну историю. Однажды в Оптину пустынь приехала из Москвы молодая художница, чем-то похожая на модницу Киру.
— Батюшка, подскажите, пожалуйста, — попросила она, — какая вера самая лучшая? Мой покойный папа-бизнесмен был наполовину татарин, наполовину еврей, а по убеждениям — атеист. Папа очень любил меня. Может, в память о папе мне принять ислам или иудаизм? А моя мама, русская, советует креститься в православной церкви. Как, по-вашему, батюшка, какую веру мне лучше избрать — иудаизм, Православие или ислам?