Батюшка поперхнулся от такого вопроса и посоветовал просто пожить в монастыре и присмотреться. А дальше случилось то, о чём говорится в житии святого равноапостольного князя Владимира. Приходили к нему послы мусульман, латинян, хазарских евреев и уговаривали принять их веру. И князь послал мудрых людей в разные страны, чтобы исследовать веру других народов. Когда же в Киев вернулись послы, побывавшие на византийском богослужении, то сказали они князю: «Не знали — на небе или на земле были мы, ибо нет на земле красоты такой, и не знаем, как и рассказать о том. Знаем только, что пребывает там Бог с людьми». Вот и я не знаю, как рассказать о том сокровенном, когда художница почувствовала живое присутствие Бога и полюбила Православие так, что крестилась с радостью и не ведая сомнений.
А после крещения начались странности. Жила тогда художница в доме своих друзей, уехавших на заработки в Европу. Дом был хороший, благоустроенный, неподалёку от монастыря. И вот каждую ночь молодая женщина мчалась, как угорелая, в Оптину пустынь и барабанила в запертую дверь монастырской гостиницы: «Пустите переночевать хоть на полу в коридоре! Ой, пустите меня скорей!» Иногда её пускали, иногда — нет. И тогда художница выпросила разрешение ночевать в монастырской кладовке среди веников, вёдер и швабр. Из монастыря она теперь не выходила и непрестанно молилась: прочитывала за день почти всю Псалтирь и какое-то множество канонов.
У святых обителей есть своя особенность. Иные люди благополучно живут в миру, не подозревая о своей тайной духовной болезни, похожей на вялотекущий грипп. А в монастыре тайное становится явным, как это было у Киры и папы инока М. Вот и московская художница удивляла людей. Странно всё-таки, согласитесь, — у молодой красивой женщины есть прекрасный дом, а она ночует, как мышь, в кладовке. Лишь много позже стало известно: в ту пору её воочию преследовал бес в виде звероподобного существа с клыками. Только монастырские стены и молитва обращали клыкастого в бегство. Тут шла жестокая духовная брань, но художница не сдавалась и самоотверженно билась с нечистью.
Через некоторое время её постригли в монахини. А после пострига мать открыла дочери семейную тайну: оказывается, их дедушка, священник, был зэком-мучеником, и его расстреляли за веру во Христа.
— Так вот кто меня отмолил! — обрадовалась монахиня.
Теперь эта монахиня помогает старцу отмаливать духовно больных людей. Пробовала и я отмаливать Киру, но батюшка сказал: «Не твоей это меры, надорвёшься». И велел молиться так: «Господи, верую и исповедаю, что Ты любишь рабу Божию Киру больше, нежели я умею любить. Возьми же её жизнь в Свою руку и сделай то, что я жажду сделать и не могу».
Читаю, как велел батюшка, эту молитву, и чем дольше молюсь, тем чаще вспоминается не та бесноватая, страшная Кира, но Кира радостная и нежная. Вот она весело наряжает меня на первое свидание с будущим мужем. Вот Кира привозит лекарства моему больному ребёнку и ласково утешает меня. Спаси и исцели её, Господи! Мне это не по силам, но всё может, я знаю, Твоя любовь.
Нездешние слова
— Мы ежедневно произносим в молитвах одни и те же слова, — задумчиво говорит медсестра Зоя. — И, будь это обычные слова, они бы давно надоели нам. А в молитве слова нездешние, и чем чаще молишься, тем слаще от них. Это потому, что с нами Бог, да?
Лжесвидетельство
Кажется, его звали отец Василий, но точно не знаю. Совсем старенький был батюшка, ветхий с виду. Прихожане говорили, что ему девяносто с чем-то лет, и долгие годы он сидел по тюрьмам и лагерям как исповедник Христов.
Видела я батюшку один-единственный раз в Коломенском храме Казанской иконы Божией Матери, но его проповедь, произнесённая в первый день Великого поста, помнится и ныне.
— Пост — это время духовной весны и время подвига, — говорил батюшка. — А подвиг, мои родные, требует сил. Вот я сегодня испёк в духовке две картошечки и очень сытно поел. И вы, мои хорошие, не измождайте себя постом. Вы кушайте, кушайте.
Каким же светлым надо быть человеком, чтобы так возвышенно думать о людях, полагая, что мы, как аскеты древности, будем измождать себя в подвигах поста. А мы и не изнуряли себя. Постились, конечно, строго по уставу, но со временем настолько преуспели в кулинарном искусстве, что постный обед превращался в пир.