О сути второго сюжета доходчивее всего сказал Маяковский: «Чтобы без России и без Латвий жить единым человечьим общежитьем». Правда, по условиям политкорректности так теперь говорить нельзя. Но когда ныне провозглашают, что мы живём в постнациональную, то есть в посленациональную, эпоху, то это и означает то самое житие по Маяковскому — уже без Отечества и без наций, но во всемирном общежитии, где превыше всего — демократия, политкорректность и толерантность. Глобализация жёстко перекраивает мир. И если раньше человека, демонстрирующего детям гениталии, называли извращенцем, то теперь школьная учительница чувствует себя представителем самой передовой науки, показывая детям на уроке фильм про половой акт. Не стыдится, а даже гордится, ибо по-научному это называется «сексуальным просвещением». «Неразумные» родители, конечно, протестуют, но кто же будет прислушиваться к мнению этих «мракобесов» и «невежд»?
В том-то и заключается хитрость современного мифа, что он выступает под флагом защиты идеалов демократии и выдаёт себя за последнее достижение науки. А поскольку я тоже не чужда науке, то расскажу несколько почти научных историй.
* * *
Первую историю, вероятно, следует озаглавить так: «Как по решению ЦК КПСС меня исключали из партии, в которой я, правда, никогда не состояла». Впрочем, эта история нуждается в предисловии, ибо как Маяковский веровал в трамваи, полагая, что трамвайные пути проложат человечеству путь в светлое будущее, так и наше поколение веровало в науку. Социология и социальная психология были в ту пору полузапрещёнными науками, но кто же запретит человеку думать? И мы занимались нашей наукой на кухонных коллоквиумах, а ещё у нас был подвал на Песчаной улице, где профессор Юрий Александрович Левада читал свои блистательные лекции. Подвал был тёплый, но низкий, и прямо над головой нависали трубы канализационного коллектора, издававшие громкие звуки, когда где-то спускали воду. Словом, проблема помещения стояла остро, и одной группе социологов удалось внедриться в газету «Комсомольская правда» под видом отдела науки. Никакого отношения к журналистике мы не имели, но были по-своему полезны газете, создавая ей имидж солидного издания, занимающегося наукой. И когда в редакцию приезжали иностранцы, их вели беседовать и пить чай прежде всего в наш отдел. Представителям соцстран предлагали к чаю пирожные и бутерброды с докторской колбасой.
А «капиталистам» полагался иной набор — чёрная икра, салями и мандарины.
Впрочем, бывали в отделе и иные посетители. Однажды заместитель редактора Виталий Игнатенко привёл ко мне «погорельца» из Туркмении, попросив хоть чем-то помочь. А посетитель действительно был «погорельцем» — его диссертацию, посвящённую дружбе народов, торжественно сожгли на костре, а его самого исключили из партии и выгнали из института, что называется, с волчьим билетом.
Нет-нет, никакого диссидентства или намёка на инакомыслие в его диссертации не было. Напротив, диссертант жил и действовал, «как надо», — вступил в партию и даже сменил национальность, умудрившись записаться туркменом, а в диссертации сделал вывод, что под мудрым руководством партии дружба народов окрепла навек. Криминал же заключался вот в чём — для диссертации требовалось провести научное исследование, и наш диссертант провёл опрос, позаимствовав анкету у казанских учёных и не заподозрив при этом, что они работают по американской методике. А любая грамотная социологическая методика обязательно включает в себя пакет контрольных вопросов. Например, когда американцев спрашивали, как они относятся к неграм, то они отвечали: «Хорошо», горделиво отмечая при этом, что Америка — страна свободы, равенства и братства. Но когда тому же американцу задавали вопрос, хочет ли он, чтобы его дочь вышла замуж за негра и родила ему чернокожих внучат, то ответ был чаще такой: «Да упаси Боже!» Словом, с помощью контрольных вопросов выяснилось, что средний американец, исповедующий идеалы братства, не хочет жить в негритянском квартале или по соседству с негритянской семьёй. А исследовав проблему, американцы приняли меры: например, переименовали негров в афроамериканцев, а Голливуду дали заказ — создать на экране образ обаятельного афроамериканца. С той поры на экране трогательно дружат чернокожие и белые американцы, а это по-своему влияет на жизнь и даёт свои добрые плоды.
После перестройки наши демократы с простотой деревенских старух стали внедрять у нас опыт Запада. Из паспортов и государственной лексики убрали всякое упоминание о нациях, а народы переименовали на американский манер: узбеки стали узбекистанцами, киргизы — киргиз- станцами, а русских теперь как бы и нет — есть непонятные русскоязычные люди. Однако от слова «сахар» чай слаще не становится, и рецепты умиротворения, заимствованные у Запада, дали в наших условиях обратный эффект — взрыв межнациональных конфликтов. В общем, это только в деревне баба Дуня лечится «от живота» теми же таблетками, что помогают тёте Мане от гипертонии. Но люди, как известно, разные, а нации — тем более.