Как услышали об этом сельчане, средь бела дня побросали работу и, больные и здоровые, отправились на поиски пастуха в горы. Через седловины, по козьим тропам, только ему ведомым, повел Косё всех от мала до велика. Уже три года его не видели односельчане, а теперь не могут на него наглядеться; неужто это тот малец, над которым Неда потешалась! Ни их восклицаний, ни разговоров он не слышит. Словно какой гайдук шагает — бурка развевается, голова вскинута — и только изредка подымет герлыгу, чтобы указать им дорогу. А дорога длинная — все лесом, меж серых камней вверх по кручам. Только поздним вечером они вышли на самодивью поляну. Старики, падавшие с ног от усталости, расположились внизу на луговине, а молодые поднялись за пастухом вверх, где сквозь поредевшие деревья им открылось небо, усыпанное звездами. Уже месяц повис в вышине, и только водопад грохочет в стороне в ущелье и заглушает смутный шепот леса, раскинувшегося, как зеленое море, под самодивьей поляной.
Пастух посмотрел вниз; под ним обросшая со всех сторон лесом луговина почернела от люда: и из их села, и из окрестных горных деревушек, все, в ком держалась душа, стеклись сюда, как на ярмарку. Только Неды нигде не видно.
— Может, она здесь! По дороге столько народу за ними шло… Может, она спряталась где-то — знает, что виновата перед ним. Он ее разыщет. Сбросил бурку пастух, положил рядом с невесткой и сестрой, которые присели отдохнуть, и спустился к людям, вроде бы помочь устроиться. Крестьяне и крестьянки располагались семьями на зеленой траве, а он неслышно проходил мимо них и приглядывался. — Здесь — нет, там… Вот эта — точь-в-точь ее стан! Нет. Вон та, подальше, которая усаживается на траву — теперь она, может, пополнела, — опять не она. Он обошел все группы на поляне одну за другой — Неды нигде не было. Пока спускался, разговоры стали смолкать — женщины, уставшие с дороги, разлеглись на траве, те из мужчин, кому еще не спалось, продолжали сидеть, вслушиваясь в глухой шелест леса, поднимавшийся по ложбинам.
Опустив голову на грудь, пастух поднялся к своим. Поляна уже затихала, и шорох листьев вокруг нее стал слышней. Подложив под головы руки вместо подушки, его сестра и невестка прикорнули возле низких кустов. Он расстелил бурку и молча вытянулся на ней. Сверху месяц кротко смотрел на поляну, уснувшую под его серебристым пологом. Шепот леса, как таинственная молва, передавался от ветки к ветке и то замирал где-то далеко над горными кряжами, то возвращался назад. Устало, словно погружаясь в дремоту, рокотал водопад. Только пастуха терзала беспокойная мысль. Он ворочался с боку на бок, словно лежал на острых каменьях, наконец ему это надоело, он приподнялся и сел.
Тут и там среди спящих на поляне людей кто-то всхрапывал в предутреннем сне. Один вытянет занемевшую ногу или руку, другой приподымется, откроет глаза, но, убедившись, что еще не рассвело, опять уляжется. Обернулась немного погодя и его невестка и, увидев, что он сидит, привстала, опершись на локоть, и зашептала чуть слышно:
— Ты что сидишь, деверек… Все село привел сюда спать, а сам не смыкаешь глаз…
— А Неда?.. — прервал он ее, всем телом подавшись к ней. — Почему она не пришла…
— Как ей было прийти, деверек, — свекровь-то ее не пускает одну и к матери! Тебя прогнала, да и сама счастья не нашла. Муж ее все в отлучке на заработках — попробуй угоди свекрови!..
Пастух молчал. Невестка посмотрела на него долгим взглядом, отвернулась и опять задремала.
— Свекровь не пустила, значит, свекрови покорилась, — молвил про себя пастух и поник кудрявой головой. Ему нечего было ей сказать, он хотел только увидеть ее, посмотреть на нее хоть разок, может ли она, как прежде, бросить взгляд, от которого терял когда-то голову и силы пастух. Или домашние хлопоты и заботы уже погасили ясные очи, стали они как увядший цветок, и морщинки пролегли под ними…
— Не пустила свекровь! А что ему Неда! И зачем понадобилось заманивать сюда все село: он и так свыкся со своей долей. Одиноким был, одиноким и останется. Он не боится одиночества.