Стоя на самом краю, Цветан загляделся в немую котловину. Назад возвращаться не хотелось, вперед не было пути — под ним зиял глубокий обрыв. Он повернулся к камням, громоздившимся один за другим между сухих папоротников, и вдруг глаза его загорелись.
Там, на вершине утеса, два белых подснежника, как две жемчужины, выглянули и склонили друг к другу головки… Парень быстро поднялся по камням, протянул руку, сорвал их и как на крыльях полетел с ними через лес, будто уже нашел счастье, за которым отправился в путь через долы и горы.
Цветан вышел из леса, спустился вниз по дороге — лесник как раз свернул за крайний плетень — и с заткнутыми за ухо подснежниками вошел в село. В теплый солнечный день все высыпали на улицу. Управившись с хозяйством и нарядившись, как в праздник, женщины, сидя на порогах своих домов, поджидали мужей.
— Эй, Цветан, никак, подснежников нарвал… — окликнула его первая же со своего порога, и пока он шел улицей, ни одна не оставила его в покое.
— Где ты их нашел?
— Зачем за ухо заткнул?
— Вам зариться, а мне любоваться! — ответил он наконец и свернул у тополя к своему дому.
Не успел подойти к калитке, как напротив, из открытого окна свесилась его соседка — белое ее лицо сияет, взгляд манит к себе.
— Цветан, подснежники ли ходил собирать?.. Дай и мне один!.. — остановила она его. Цветан молча протянул ей подснежник и поверил, что и вправду все ему завидуют, а она показалась такой пригожей, такой милой, как никогда…
Целый день ее улыбкой улыбался ему оставшийся у него подснежник: вечером, прежде чем заснуть, он опять смотрел на подснежник, и ночью ему приснилась стройная красавица — на другое утро он не стал рыться в соннике…
Последние мерные, резкие удары била заглохли над скученными домишками церковной слободы. Из старого женского монастыря вышла мать Магдалина, монахиня, и, сгорбившись над своим посошком, заковыляла через церковный двор по дорожке, над которой сплелись ветки акаций. В глубине двора открылись тяжелые двери церкви, и внутри в темноте замерцала лампада.
На пороге своего дома, закутавшись в тулуп, сидел дед Христо; он повернулся к церкви, перекрестился и опять стал смотреть вперед, на другую сторону улочки. На крылечко вышла, тяжело ступая, старая Гана и, с трудом согнув больные ноги, села напротив соседа.
«Отзвонили… Вот и нынче стемнело, Христо…» — и она с облегчением вздохнула, словно отдала часть старого долга.
«Идут дни, нижутся один за другим, баба Гана. В торбу не спрячешь», — ответил словно сам себе он.
«Идут, идут, не замечаешь, как проходят, а когда опомнишься — сколько лет позади…»
«Ушли годы, ушли с ними и люди. Зимой в сочельник как запели «Рождество твое», повернулся я да посмотрел на опустевшие стулья… помню, в такой день встанут, бывало, с двух сторон аналоев белобородые старцы, благочестивые и набожные, — каждому в пример».
«Верхушки, верхушки остаются по осени от перца, дед Христо, — вот и с народом также…»
«Раздумаюсь я иногда, и в памяти чередой проходят те люди, те годы… Думаю я, было ли то или не было. Вот так и прошлой ночью — рассвело уж, а не берет меня сон! Думаю, думаю, и почему теперь одно это не выходит у меня из головы, не дает уснуть? Воскресишь ли мертвых, вернешь ли прошлое…»
Погасли лампады в церкви, от акаций повеяло вечерним холодом, и мать Магдалина, сгорбившись над своим посошком, опять заковыляла по дорожке.
«Никак, подснежников нарвала, мать Магдалина», — остановила ее у своего дома старая Гана.
Монахиня повернулась, подняла голову и показала в руке букетик: «Подснежников, Гана. Нарвала их на могиле учителевой жены — расцвели вокруг, как венок. Сестра Евлампия никак не может заснуть. Остались мы вдвоем с ней в монастыре — я еще двигаюсь помаленьку. Евлампия и не подымается, и не может заснуть. Отнесу ей, чтоб сунула несколько подснежников под подушку, авось малость подремлет. И меня не станет будить».
«Дай-ка и мне парочку, Магдалина», — протянул жилистую руку с другой стороны улочки дед Христо и встал.
У старой Ганы заныли от вечернего холода колени, и она поднялась, чтобы идти домой.
Дед Христо посмотрел на подснежники и добавил:
«Детишкам они на радость и забаву, молодым — счастливая примета и разгадка снов, ну, а нам, старикам, — от бессонницы… Я тоже суну их себе под подушку…»
«А нам, старикам, от бессонницы», — тихо повторила вслед за ним старая Гана, и оба пошли по своим домам.