Съ ними я засталъ другого, низшаго чина жреца, державшаго яркой бѣлизны одежду изъ тонкаго полотна. Агмахдъ и Каменбака приняли ее изъ его рукъ, мои спутники сняли облекавшую мое тѣло простыню; высшіе жрецы сами, вдвоемъ, надѣли на меня бѣлое одѣяніе, послѣ чего положили мнѣ на голову свои скрещенные руки, въ то время, какъ остальные опустились на колѣни, кто гдѣ стоялъ.
Не понимая, что все это значило, я было снова заволновался; однако, ванна и ѣда настолько благотворно подѣйствовали на меня, что когда старшіе жрецы, безъ дальнѣйшихъ церемоній, отослали меня съ тѣми двумя, къ которымъ я успѣлъ уже привыкнуть, я пріободрился и легкими шагами послѣдовалъ за ними. Они привели меня въ небольшую комнату, въ которой ничего не было, кромѣ длинного, низкого ложа, покрытого полотняной простыней. Но я былъ радъ этому; я чувствовалъ, что глазамъ моимъ и мозгу необходимъ отдыхъ. Чего-чего я не пережилъ съ того момента, когда утромъ вступилъ въ храмъ! Сколько времени, казалось мнѣ, прошло съ тѣхъ поръ, какъ я у вратъ его выпустилъ руку матери изъ своихъ!
— Отдыхай съ миромъ! — сказалъ одинъ изъ жрецовъ: — Высыпайся, потому что тебя разбудятъ съ наступленіемъ первыхъ прохладныхъ часовъ ночи.
И я остался одинъ.
Глава III.
Я прилегъ на это, оказавшееся довольно мягкимъ, ложе, съ удовольствіемъ расправилъ усталые члены; вскорѣ, несмотря на странную обстановку, окружавшую меня, я погрузился въ глубокій сонъ. Здоровье и молодость съ ея довѣрчивостью помогли мнѣ забыть новизну моего положенія, и я весь отдался временной роскоши полнаго отдыха. А давно-ли, войдя въ келью и разсматривая это ложе, я съ недоумѣніемъ спрашивал себя, куда дѣвалось то душевное спокойствіе, которымъ я наслаждался въ то время, когда былъ простымъ, невѣжественнымъ мальчишкою, а не послушникомъ великаго храма.
Было совершенно темно, когда я проснулся, и однако я сразу и ясно почувствовалъ присутствіе въ комнатѣ посторонняго человѣка; я привскочилъ и присѣлъ на кровати. Внезапное пробужденіе выбило изъ моей памяти воспоминаніе о недавнихъ событіяхъ; мнѣ представилось, что я — дома, и что то — мать сидитъ у моего изголовья и молча охраняетъ мой сонъ.
„Мама!“ закричалъ я: „что случилось? Зачѣмъ ты — здѣсь? Или ты — больна? Ужъ не разбѣжались-ли овцы?“
Отвѣта не послѣдовало. Между тѣмъ я пришелъ въ себя и сообразилъ, несмотря на окружавшій меня полный мракъ, что я — не дома, а въ какомъ-то незнакомомъ мнѣ мѣстѣ, что никого не знаю, кто-бы могъ стоять тутъ въ комнатѣ и молча подстерегать меня; и сердце мое сильно забилось. Мнѣ кажется, что въ общемъ я былъ мужественнымъ парнемъ, не подававшимся бабьимъ страхамъ, но вдругъ я упалъ навзничь на свое ложе и громко зарыдалъ.
„Принесите огня: онъ проснулся“, произнесъ чей-то спокойный голосъ. Послышались какіе-то звуки; до моихъ ноздрей донесся острый — пряный запахъ. Вслѣдъ за этимъ въ дверяхъ показалось двое молодыхъ послушниковъ съ серебрянными свѣтильниками въ рукахъ, и комната разомъ освѣтилась яркимъ свѣтомъ, при которомъ я увидѣлъ, что она была полна высшихъ жрецовъ, неподвижно стоявшихъ въ своихъ бѣлыхъ одеждахъ. Я былъ такъ ошеломленъ этимъ зрѣлищемъ, что пересталъ плакать и забылъ тоску по домѣ. Не удивительно, что я изнемогалъ подъ тягостнымъ ощущеніемъ присутствія какого-то посторонняго лица въ комнатѣ: меня окружала толпа людей, неподвижныхъ и безмолвныхъ, глаза которыхъ были опущены долу, а руки скрещены на груди. Я крѣпко прижался къ своей кровати, закрывъ лицо руками; толпа, огни, все производило на меня тяжелое впечатлѣніе, и, когда прошло первое чувство удивленія, я готовъ былъ снова залиться слезами, но на этотъ разъ уже отъ того, что мысли мои смѣшались, и я ничего не могъ понять. Благоуханіе становилось сильнѣе и сильнѣе, комната наполнялась дымомъ отъ горящихъ куреній, открывъ глаза я увидѣлъ двухъ молодыхъ жрецовъ, стоявшихъ по обѣ стороны ложа и державшихъ вазы съ дымящимся ѳиміамомъ. Комната, какъ я ужъ сказалъ, была полна жрецовъ; но вокругъ меня они сплотились тѣснымъ кольцомъ. Я съ благоговѣніемъ сталъ разглядывать лица ближайшихъ ко мнѣ, среди которыхъ находились Агмахдъ и Каменбака. Всѣ эти люди отличались той странной неподвижностью лица и осанки, которая такъ сильно дѣйствовала на меня. Я обвелъ глазами всѣхъ присутствовавшихъ и, снова, дрожа всѣмъ тѣломъ, закрылъ лицо руками. Я испытывалъ такое чувство неволи, точно былъ окруженъ непроницаемой стѣной; и въ самомъ дѣлѣ эти, стоявшіе вокругъ меня, жрецы образовали такую тюрьму, изъ которой мнѣ труднѣе было вырваться, чѣмъ изъ каменныхъ стѣнъ. Наконецъ, Агмахдъ прервалъ молчаніе словами: „Вставай, дитя, и иди съ нами“.