Когда животик стал заметен, Ирочка без слов задрала майку. Прямо с порога, вместо приветствия. Роза Наумовна согнулась, прижалась к этому животику губами и так разрыдалась, что соседи даже открыли дверь, а потом испуганно захлопнули ее снова. Еще бы — такая скульптурная композиция! Молодая девка на пороге с голым пузом, и это пузо целует седая женщина, педагог…
А еще Ирочка начала понимать, что внутри нее — жизнь. Она врубилась в это неожиданно, ночью. Растолкала Леонида, начала что-то объяснять ему. Проболтали до утра, не слишком приблизившись к объяснению. И теперь Ирочку попеременно одолевали то жуткая депрессия, то щенячий восторг. И тогда она рыдала и ругалась или скакала по квартире и звонила всем подряд.
Наташа по-прежнему торговала цветами и искала Яковлева. Она продвинулась в своих поисках довольно далеко, нашла бабульку, которая сдавала комнату молодоженам — Витьке и Оле Курловой. Из окна этой квартиры Яковлев и шагнул в никуда.
— Ну, што я магу пра их сказаць? — бабулька с подозрением щурилась из-за ржавой цепочки. — Нармальныя были! Не шумели!
— А как он выглядел?
— Хто?
— Ну, парень!
— Ну, як? Нармальна выглядзеу! Абычна!
— А почему он решил убить себя?
— А вот этава я не знаю! — бабулька побагровела и стала закрывать дверь.
— Подождите! — кричала Наташа, уже под дверью, на лестнице. — Я ищу его несколько лет! Это на мне он должен был жениться! Это из-за меня он выбросился из окна! Это я виновата! Я должна найти его! Мне надо сказать ему, что я его люблю! Пожалуйста!
Бабулька тихо ругалась за дверью — не отходила, но и не открывала.
— Што табе нада? Нармальныя ани были! Ругалися инагда!
— Понимаете, мы еще в школе влюбились друг в друга! Но так ни разу и не признались! А потом он женился на ней! И я танцевала на его свадьбе! И я даже не представляю, что он сейчас обо мне думает! И думает ли вообще!
— А ты хто?
— Наташа.
— Ну, дак ани ругалися з-за Наташи! Ана усе время крычала, што ана не Наташа, штоб не называу яе так!
Потом бабулька приоткрыла дверь и прохрипела в щелочку:
— Гуляшчая сильна ана была! Усе время с кем-та на телефону балбатала! А ен усе видзеу и так перажывау! Аны два месяцы пражыли у мяне, а патом ен выкинууся!
— Как это было?
— Так адкудава мне знаць? Я з рынка прыйшла, а яго ужо увязли! Саседки гаварыли, што стаяу на акне и плакау. А кали упау, таксама плакау, але ж не крычал, не прасиуся. Жалеу, што жывы астауся! Во, Маци Божая, яки дурны хлопец! Так и астауся парализаваны! Ты знаеш, што ен парализаваны?
— Знаю.
— И шукаеш?
— Да.
Бабулька открыла дверь. Оказалась маленькой, конечно, во фланелевом халатике, от нее пахло вареной рыбой.
— А тая трохи пахадзила у бальницу, а патом сказала, што маладая, што хоча жыць. И развялася.
— Где он сейчас?
— А хто яго знаець? Бацька ягоны заплациу за комнату, забрау усе яго вешчы. Сказау, што уедуць з Минска, не будуць тут жыць. Што хлопцу нужны воздух.
— А можно… мне посмотреть на сто комнату?
— Ну… — бабулька замялась. — А ты не цыганка?
— Нет, я цветами торгую.
— А чаго храмая?
— Машина сбила.
— Ну, идзи.
Наташа прошла извилистым коридором чахлой квартиры, заваленной барахлом и такой типично маразматической, какой могут быть только беличьи конурки выживших из ума одиноких стариков.
— Вон там, — бабулька открыла дверь. — Там у мяне агурки.
Пустая комната, драные обои в крупный бурый ромбик. Следы от кровати, здесь все время терлись локтем и затылком, оставили темные следы. Пыльные трехлитровые банки с толстыми темными огурцами. Окно.
Наташа подошла к окну, погладила подоконник. Выглянула на улицу.
А внизу — что-то вроде газона, но такого усохшего в асфальт. На это упасть и не кричать…
— Там у мяне цвяты расли, — сказала бабулька — Ен на цвяты упау, таму и жывы астауся… Эта я сейчас клумбу не даглядаю, сил нема а тагда харошыя цвяты были…
— Спасибо вам большое, — Наташа улыбнулась, уходя.
— Ну, ишчы яго, если любиш! — бабулька топала сзади. — Ишчы давай! А хлопец ен добры! Дамавиты, мне усе разетки паправиу, унитаз, краны, плинтус. Хацеу абои паклеиць и не успеу… Я ж адна жыву, дзеци мае у Маскву паехали, занятыя.
— Я к вам еще зайду, ладно? — Наташа поискала в кармане — там у нее жидкой стопочкой лежали деньги. Мелочь, и отдельно, приятным квадратиком, двадцать тысяч. Наташа выволокла эту двадцатку и протянула бабульке:
— Возьмите.
Бабулька сжала губки и округлила глаза: