Барышев ничего не сказал, он стоял в кабине молча и был благодарен летчикам за то, что те ни словом, ни взглядом не отметили его появления. Ему было хорошо и удобно стоять здесь, ощущая сквозь подошвы вибрацию машины от работы двух мощных двигателей.
Их посадили раньше, чем они рассчитывали, сняли с неба.
Прозвенел Дальний привод, прозвенел Ближний, метнулись в приборах стрелки, когда проходили над последним приводом, и успокоились: Ан-8 шел к узкой полоске бетона. И Барышев весь отдавался непривычному для него ощущению такой неторопливой посадки. Но почему-то их отправили на второй круг. Поднатужились опять оба громадных двигателя, завыли где-то в утробе машины электромоторы, убирающие закрылки, загремело под ногами — это втягивалось шасси, уже готовое к встрече с бетоном, но машина еще некоторое время, приседая вниз, тяжело шла вдоль ВПП. И только тут Барышев увидел: длинными рядами, «елочкой», словно автомобили на большой стоянке в Москве, стояли истребители, те самые, описание которых им читали в полку на занятиях.
Барышев не мог ошибиться. Несколько месяцев назад на такой машине прилетел начальник летной подготовки — молодой, с непроницаемым, острым лицом генерал-майор. Он посадил это странное, стремительное и тяжелое в одно и то же время тело на раскаленный бетон, отрулил в сторону, туда, где не было никого.
И когда он шел вместе с «отцом сайгаком» на КП, машину уже «забрали» в чехлы и возле нее встали часовые.
Комэск-два, покусывая былинку, сказал тогда Барышеву:
— Видели, капитан? Тот самый…
— Подойдем? — предложил Барышев.
Комэск не сразу отозвался:
— Попробуем. Не увидим, так понюхаем.
— Этот самолет, поди, и пахнет иначе.
Они подождали, пока невысокий генерал с гермошлемом в руках впереди и высоченный, особенно рядом с генералом, подполковник сзади проследовали мимо, помедлили еще и пошли к машине.
Но часовые остановили их еще на подходе. Комэск-два на обратном пути сказал, едва скрывая негодование:
— Ну и садился бы где-нибудь, черт его возьми!
У Барышева машина вызывала любопытство — и только, и он не почувствовал себя оскорбленным, как его комэск. И вот теперь он увидел или почти увидел эту машину и смутно, еще неясно почувствовал, что теперь новый истребитель имеет отношение непосредственно к нему самому. И ему стало томительно и беспокойно. Он не отрывался от иллюминатора: Ан-8 шел в левый разворот, словно нарочно давая возможность Барышеву увидеть это невероятное для полкового летчика скопление машин. Да и сам аэродром не имел конца, и его границы терялись в оранжевом мареве пыли.
Ан-8 удалялся от них, чтобы через минуту-две, когда освободится полоса, снова прийти сюда.
А потом Барышев понял, почему их отправили на второй заход: на ВПП один за другим парами садились истребители. И каждая пара касалась бетона в одном и том же месте, оставляя синее облачко дыма из-под шасси.
Стукнуло, встав на замки, шасси, загудел, затрясся корпус самолета — и снова хлынула, набегая, бетонная полоса, косо понеслись назад за иллюминатором ряды истребителей. А Барышев вдруг подумал, что существует какая-то железная взаимосвязь во всем, что произошло с ним за последние дни: и то, что он улетел на «Аннушке» из пустыни, и Москва, и маршал, и такое неожиданно быстрое направление на Север, и эти машины в самой глубине России, где многие сотни километров, как плотный чехол, скрывают их от мира, и Светлана… Да, Светлана.
Видимо, в августе здесь шли дожди: на проселках под слоем пыли ощущалась засохшая колея, спеклись и потрескались глинистые склоны кюветов. Небо, видевшееся Барышеву на высоте голубым, здесь, с земли, казалось пепельным. Бескрайний день от зари до сумерек был наполнен ревом, рокотом, свистом турбин, тягачей, шорохом и каким-то мощным направленным движением. Да и по ночам с высоты падали на землю прозрачные, мягкие шары грохота — самолеты брали звуковой барьер, и в окнах звякали, отзываясь в зубах, стекла. Но даже не будь этого внешнего, что может увидеть любой, Барышев понял бы сразу: идет массовое переучивание. В столовой, рассчитанной на полк, не иссякали очереди. Шлемы, фуражки, куртки, планшеты гроздьями висели на вешалках, громоздились на подоконниках, тумбочках. Усталые, обветренные техники партиями сменяли друг друга.
Техники занимали в столовой ее правую половину, а в левой — ели пилоты, летно-подъемный состав. Вперемежку с полковниками тут сидели капитаны, старлеи и лейтенанты, и все такие же, как техники, темнолицые.