— Что это с вами, Нортов?
— Ничего, товарищ подполковник. Где это вы пропадали?
Замполит хмыкнул, поглядел на Нортова и ответил:
— Рожденный ползать, Нортов… Я глядел на вас с земли, и вчера даже помогал вам одеться.
— Я помню, — тихо сказал Нортов. — Я не о том…
Потом вышли и остальные, и тогда они перешли на скамеечку в скверике в двух шагах от общежития. И замполит сказал о том, с чем пришел: решено добираться своим ходом домой на своих машинах. И что вылет, если ничто не изменится, завтра, а машина с техническим персоналом уйдет по маршруту уже сегодня. Он многое знал, замполит. Он знал, как трудно было убедить здешних и вышестоящих начальников в том, что его пилотам нельзя расставаться с новым истребителем. Может пройти много времени, пока они там получат новую технику, в таком случае их придется снова вводить в строй. С ним говорил и Артемьев. И он, замполит, высказал свои соображения, не смущаясь присутствия посторонних людей. Он сказал, что нельзя сейчас снова сажать этих ребят на старые машины. Нельзя после того, что они пережили. Если бы он был строевым командиром, то даже тогда он не был бы убедительнее. И он и генерал были политработниками. Голос генерала звучал с такой домашней и мудрой усталостью, что замполит решился привести все эти доводы, которые нельзя было обосновать более предметно.
Но он и сам не знал, какой извилистый путь прошло полученное ими разрешение. И даже не те соображения, которые приводил замполит, а совсем иные, особой важности, ускорили решение вопроса.
Сложность и необычность перегона заключалась в том, что люди шли на новых машинах. Новых не только для них самих, для пилотов и для техников, машины еще сами по себе были новыми: недавно с завода, и не было за их крыльями миллионов километров и тысяч часов налета, когда уже не может не вылезти таившаяся до поры до времени конструктивная недоработка.
Волков, принимая это решение, руководствовался не только соображениями необходимости, он знал, что из такого перелета летчики придут зрелыми мастерами, и в случае нужды Курашеву, теперь уже Курашеву, будет на кого рассчитывать. Когда ему доложили, кто прошел переучивание, он вспомнил одного из них, вспомнил не лицо, а общий облик офицера, которого сам же вез туда на Ан-8. Капитан попросился тогда в машину, уже заранее положив туда чемодан. Он был чуть ниже Волкова ростом, но стоял крепко и спокойно, и у него были смелые и удивительно спокойные глаза. Он заранее был уверен, что ему не откажут — не смогут отказать. Он не просил даже — информировал начальника, что летит вместе с ним. И это запомнилось Волкову.
Ничего этого не знали ни замполит, ни ребята. Они все были уверены, что иначе не произойдет. И приняли известие спокойно, даже с некоторым, хотя и внешним, равнодушием.
И все же тревога, что в последний момент могут отменить вылет, не оставляла их до самого старта — ни во время проработки маршрута, ни во время оформления и инструктажа. Даже в автобусе, который вез их к самолетам, уже одетых и собравшихся, они еще не были окончательно уверены — сколько раз бывало такое в их армейской жизни.
О том, что четыре новых истребителя пройдут по трассе, знало уже большое количество людей, отвечало за них.
В последний раз промелькнула внизу и косо ушла в сторону асфальтированная дорога, простреливавшая лес от аэродрома до города. Потом на развороте уже привычно возник и закатился город, который теперь не казался им непостижимым. Он уже не имел власти над ними.
И вдруг Барышеву показалось, что между ним и Светланой расстояние не возрастает, а сокращается. Что в конце пути, у края бетонного поля, стоит она в своем светящемся на солнце платьице, рукой заслонив от солнца глаза.
Странно спрессовывается время в полете. Мысль об этом часто приходила к Барышеву за время перегона машины. Отрезок пути — от аэродрома взлета до аэродрома посадки — ложился позади, словно отрезок жизни. И в усталости, которую испытывал Барышев всякий раз, когда после очередного приземления шел в гостиницу, ощущался этот кусок жизни.
Холодный сырой ветер тянул от океана. В нем гасли звуки и звезды, и аэродром казался погруженным на дно огромного водоема. Их было четверо, близких теперь друг другу людей. И они готовились к ночевке.