Город весь был изрезан узкими переулками, застроенными одноэтажными глинобитными домами с окнами, обращенными во двор.
В этих строениях дворики были точно пчелиные соты: со всех сторон они замыкались главным домом и флигелями. Юго-восточная сторона – счастливая – обычно была занята жилищем хозяев, а юго-западная, несчастливая, – хозяйственными пристройками.
Тин-Фу долго бродил по городу, плутая в лабиринтах улочек. Здесь было столько народу, что для еще одного человека, казалось, попросту не находилось места. Ему негде было даже сесть на мостовой.
В конце концов, отчаявшись найти выход из своего бедственного положения, Тин-Фу решил обратиться к учителю, который остался далеко отсюда, на склоне безымянной горы. Отыскав место на углу двух забитых людьми улочек, Тин-Фу вбил в землю свой дорожный посох, а поверх него надел свою же дорожную шапку – и так получилось у него некое подобие тощего человека с немного искривленной спиной. Этот «человек» из посоха совершенно напоминал учителя. Тин-Фу склонился перед ним в почтительном поклоне и вопросил:
– О, многомудрый наставник, вот я и очутился в городе Небесных Владык! Но нет здесь для меня даже малого клочка земли, куда я мог бы примостить свою тощую задницу!
Затем он выпрямился и сделал вид, будто слушает. Несколько нищих, сидящих поблизости на земле, зашевелились, но вставать не спешили. Остановилось несколько прохожих. У одного из корзины высовывался еще живой угорь. Он разевал рог и пучил глаза, как будто его в высшей степени изумляло увиденное.
Тин-Фу зашел за палку и, выглядывая оттуда, скрипучим стариковским голосом ответил сам себе:
– О заднице ты печешься, неразумный! Подумал бы лучше о том, куда пристроить свою голову! А если голова будет пристроена, то и для задницы место найдется, – уж голова-то надумает, куда ее примостить!
Низко поклонившись палке с надетой на нее шапкой, Тин-Фу снова превратился в ученика.
– О, многомудрый наставник! Я положу твою речь прямо в мое сердце! Но скажи, куда мне деть мою голову, если она здесь нужна не больше, чем иные части моего тела?
И снова отвечал за наставника:
– Употреби ее для размышлений!
Несколько женщин хихикали, прикрывая лицо пестро расшитыми рукавами. А Тин-Фу разошелся. Он то кланялся посоху, то сурово отчитывал сам себя за глупость, а затем принимался униженно благодарить «учителя» за урок.
Вдруг общий смех замолк. Толпу зевак растолкали слуги, и в переулок медленно, важно вполз паланкин, лежащий на спинах дюжих носильщиков-северян.
Из паланкина показалось круглое красное лицо. Черные глаза сердито щурились. Он высунул руку и вяло шевельнул толстым указательным пальцем. В то же мгновение к Тин-Фу подбежал верткий человечек – до этого он вился возле дверцы паланкина, готовый выполнить любое поручение находящегося внутри господина.
– Мой повелитель желает знать, что здесь происходит? – вопросил он у Тин-Фу строго.
Тот вежливо поклонился сперва в сторону паланкина, а затем и верткому человечку.
– Я всего лишь беседую с моим наставником! – ответил он, и ни один мускул на его лице не дрогнул, предательски намекая на возможность улыбки.
Верткий человечек сердито огляделся по сторонам.
– Но я не вижу здесь никакого наставника! – воскликнул он наконец. – Это всего лишь дорожный посох, сбитый и кривой!
– Но поверх него надета шапка, – возразил Тин-Фу, – а эта шапка принадлежала великому мудрецу! Разве не сказано: «Надлежит воздавать почести сану и титулу, невзирая на внешность носящего сан и титул»?
Сбитый с толку, доверенный слуга важного господина обернулся к паланкину. Он явно не знал, что ему надлежит делать. Не то проучить наглеца, не то посмеяться над ним и дать ему пару монет.