Возможно, что причиной всего этого было чувство эйфории, то особое ощущение нового математического видения, раздвигающихся стен и сходящихся нитей; но, может быть, все было бы точно также и в том случае, если бы моя мысль продолжала буксовать в мокрых песках псевдонаучной графомании. Я вымылся, оделся, выпил чашку крепчайшего кофе, посмотрел на себя в зеркало, встроенное в пластмассовый шкафчик над раковиной, и отправился на поиски Инны; впрочем, где ее искать, я не знал, а звонить ей на мобильник мне не хотелось. Я доехал до университета, прошелся вдоль крытой бетонной галереи, зашел в пару кафе, в книжный магазин, потом спустился на нижнюю дорогу, дошел до общежитий и вернулся к Национальной библиотеке верхней дорогой; Инны нигде не было. Вместо нее я встретил Теплицкого, работавшего в соседнем корпусе.
— Я так по тебе соскучился, — закричал он и потянул меня в кафе. — Мы совсем перестали видеться; а ты же знаешь, как я всегда ценил то, что ты говоришь.
Мы сели за столик, начали болтать о разной трогательной ерунде.
— Нам надо почаще видеться, — добавил он. — Жаль, что такая дружба почти полностью сошла на нет; ты же знаешь, как редко появляются друзья, с которыми можно поговорить по душам.
Мне вдруг стало неловко, даже чуть стыдно. Я понял: то, что казалось ему дружбой, как-то прошло мимо меня, не задев оснований души. Впрочем, и раньше я часто думал о своей черствости. Я помнил, что иногда помогал ему со всякими мелочами, но не знал, что, принимая за случайные и ни к чему не обязывающие разговоры, это было подлинной дружбой и искренностью, которых мне так не хватало. И тут я обнаружил, что совсем перестал слушать, а Игорь тем временем продолжал говорить.
— Так ты посмотришь на мои выкладки? — спросил он. — Я правда не знаю, почему там все не сходится. А если я еще раз пролечу, меня уж точно выгонят с работы, а у меня ведь жена, дети. Так ты посмотришь? — он посмотрел на меня жалобно и чуть заискивающе. Мне стало отчаянно стыдно.
— Ну конечно же посмотрю, — ответил я. — И прекрати меня просить. Я же буду последней скотиной, если откажусь помочь другу, тем более в такой мелочи. Как ты мог такое подумать?!
Мы поднялись к нему в лабораторию, и он отдал мне пачку путаных вычислений. С легким раздражением я вдруг подумал: чтобы во всем этом разобраться, уйдет не один день. Мне снова стало стыдно за эту мысль, и я поспешил уйти. Дождался конца лекции и еще раз обошел весь кампус, осматривая скамейки и газоны, заглядывая в кафе и вестибюли университетских корпусов. Коридоры со стертыми полами, бетонные лестницы, доски с объявлениями и пустые классы скользили мимо меня, исчезали. Мне было ужасно неловко перед собой и немногочисленными знакомыми, и я старался делать вид, что просто гуляю, а тот или иной вестибюль неожиданно и практически беспричинно привлек мое внимание. Даже для Инны, с которой я всегда старался быть искренним, я приготовил чуть удивленный взгляд; но все тщетно, мне так и не удалось ее найти. Наконец, увидев ее соседку по комнате, я все же спросил, где Инна. «Без понятия, — сказала она, — я не в курсе». Начало смеркаться. И тем не менее я ее встретил — почти у самых ворот. Она куда-то торопилась, и я спросил, можно ли составить ей компанию до автобуса.
— Я тебе наболтала тогда столько глупостей, — сказала она, — так теперь ты будешь думать, что меня только каньоны и интересуют.
— Что ты, — ответил я, — как ты могла до такого додуматься?
— Ну, не знаю; ты так удивился.
— Да нет, не особенно. Не преувеличивай.
— А мне Джеймс понравился, — вдруг сказала она, — у него такой замечательный стиль. Там даже написано, что он великий английский стилист. Ты его читан?
— Смотря что, — сказал я.
— Ну эту книжку про девушку, которая едет в Италию, а потом там выходит замуж, и еще всякие рассказы.
Я кивнул.