На крыше было душно. В Москве стоит неимоверная жара, и, такое ощущение, что тут она усиливается. Ветер сильными порывами гоняет сухой воздух и городскую пыль; Солнце, ставшее ближе на несколько сотен метров, жарит и обжигает. Отвратительно.
Закончу дело, и пойду на покой. Давно пора. Куплю домик, заведу собаку. Открою какой-нибудь небольшой бизнес. Легальный, естественно; хватит уже убийств. Плохо это влияет на мою голову. Хотя, на чью голову такая работа влияет хорошо?
Вытащив винтовку из кейса, я посидел еще немного, привалившись спиной к бетонному ограждению. Потом передернул затвор, присел в стойку, и посмотрел в оптику.
Женщина с ребенком. Кусты, кусты, кусты.
Продавщица киоска. Скамейка, кусты, кусты.
Мужик на скамейке. Кусты, кусты, еще одна скамейка, пустая; и кусты, кусты.
Блондинка в черном платье идет по тротуару. Лестница в метро.
Цель.
И снова в обратном порядке.
Цель. Блондинка. Мужик. Продавщица. Женщина-ребенок.
Вдох, выдох. Палец опускается на курок. Щелчок-выстрел.
Блондинка падает.
Передергиваю затвор, щелчок-выстрел.
Мужик летит со скамейки лицом вниз.
Затвор-щелчок-выстрел.
Цель рухнула на асфальт, так и не дойдя до метро.
Затвор-щелчок-выстрел.
Продавщица.
Затвор…
Женщина или ребенок? Женщина или ребенок? Она бежит, держа девочку на руках. Что-то говорит. Кажется, это: «Все будет хорошо, все будет хорошо».
Не будет. Щелчок-выстрел.
Женщина падает на девочку. Девочка кричит. Я, конечно, не слышу ее криков, но она определенно кричит; если верить моей оптике. Может быть, стоит облегчить ее страдания, или не стоит?
Риторический вопрос.
Убираю винтовку обратно в кейс, беру его и уезжаю с парковки, бросив еще одну монетку. Перчатки снимаю и выбрасываю в урну возле ресторана, куда традиционно иду обедать, когда нахожусь в Москве.
В новостях уже говорят о беспорядочной стрельбе в самом центре. Беспорядочная – это хорошо. Значит, никто не поймет, кто был целью.
Да, дерьмовая у меня работа.
Определенно пора на покой.
2013
- Я договорился с врачом, ее можно перевезти, - сказал Тимур, усаживаясь на стул напротив меня, - Ты уверен, что это – хорошая идея?
Я пожал плечами и откинулся на спинку пластикового стула, стоящего в комнате ожидания хирургического отделения Покровской. Закрыв глаза, я глубоко вдохнул пропитанный стерильностью воздух и поморщился.
- Когда можно забрать?
- Хирург понаблюдает до утра, - Тим вытянул ноги и скрестил руки на груди, - Если все в порядке, завтра заберем.
- Хорошо, - ответил я, не открывая глаз.
- Лазарев, что у тебя с этой девчонкой?
- Да ничего у меня с ней нет, успокойся, - я ухмыльнулся, - Жалко ее просто, вот и все.
- А когда сдавал пять лет назад шакалам, не жалко было? – спросил Тимур стальным голосом.
Я поднял голову. Он отвернулся, и с прищуром смотрел куда-то вглубь коридора, намеренно не глядя мне в глаза. Обычно он так делал в двух случаях: когда злился или, когда думал. Судя по жевалкам, которые ходили на плотно сжатой челюсти – вариант первый.
Так ничего и не ответив, я снова запрокинул голову и закрыл глаза, проваливаясь в дрему.
Три дня спустя
- Оль? – я смотрел, как она ест с застывшим взглядом, не произнося ни звука и невольно ощутил холодок на затылке, - Тебе больно?
Она ничего не ответила. Даже не повернулась в мою сторону. Просто открывала и закрывала рот, когда я подносил ложку с овсяной кашей к ее лицу. Зрелище, на хрен, жуткое.
- О-О-Оля? Сладкая? Ты меня слышишь?
Опять тишина.
Я как-то передернулся и поднялся с кровати, держа опустевшую тарелку в руках. Потерев лоб почти отмывшейся от зеленки ладонью, я решил, что мне срочно нужна помощь.
Неделю спустя
- Молчит? – спросил Тимур.
- Молчит, - я ответил, включая кофеварку.
- Спящая красавица прям, - он фыркнул, - Может, поцеловать надо?
- Отъебись, - огрызнулся я.
- Ест хотя бы? – Тим вытащил свой ножик и снова начал ковыряться им в ногтях.
- Ест. Пьет. Таблетки глотает, - я пожал плечами, - Я ей вчера вторичный шов менял, так она даже не пикнула. Просто смотрит в потолок, не моргая. Такое ощущение, что даже не дышит.
Тимур передернулся и отложил нож. Потом поднял глаза на меня и осторожно спросил:
- Ты не думал о том, что она может быть невменяемой? Мало ли, что с ней Ратный делал…
Он замолчал, но взгляда не отвел. Так и смотрели мы, уставившись на друг друга, пока кофеварка не пискнула.
Молча я поднялся, и налил две порции кофе. Развернувшись к столу, я застыл, потому что в кухонной арке появилась Ольга. В длинном махровом халате, который мне пришлось приобрести после больницы, потому что ее сумку с вещами мы так и не нашли. Ума не приложу, как она надела его самостоятельно с простреленным плечом не издав ни звука. Я хочу сказать, что знаю боль от этого ранения. Рукой невозможно шевелить нормально еще долгое-долгое время. Даже пальцы не слушаются.
Она подошла ко мне и взяла у меня одну кружку здоровой рукой. Тимур следил за каждым ее медленным движением, и я увидел, что его ладонь накрыла нож. Я знаю, что это больше механическое действие-привычка, чем реальная угроза. Но обстановка в кухне резко стала жутковатой.
- Я не достану, - сиплым голосом прояснила Оля, отпивая глоток моего кофе.
Она отошла к окну и уставилась в него, не моргая.
- Как ты себя чувствуешь? – спросил я, не в силах оторвать от нее взгляда.
Призрак, ей-Богу.
Она ничего не ответила. Так и молчала, медленно отпивая кофе, глядя застывшими глазами в окно на задний двор. Мы с Тимуром переглянулись. Тот пожал плечами и кивнул на мою кружку. Я подошел к нему и отдал кофе, а потом вернулся в исходное положение в углу кухонного гарнитура, чтобы лучше видеть мою гостью. И вот когда я почти привык к ее неподвижному лику, она тихо заговорила.
- Больше всего, он любил крики. Крики мужчин и женщин. Девочек. Детей, - она говорила монотонно, без всяких эмоций и выражения. Просто констатация факта, - Один раз ему привезли женщину с четырехмесячным мальчиком, мне тогда было лет восемнадцать. Ее муж что-то сделал и смылся, и Ратмир считал, что она знает, где ее благоверный. Ты когда-нибудь слышал, как кричат младенцы от боли? Ну, от колик, или, когда уши болят, - она сделала короткую паузу, отпивая кофе, - Я тоже слышала. Это дикий визг, пронзительный, пробирающий до костей. До костного мозга. Насквозь. Ты готов сделать все, что угодно, лишь бы это прекратилось. Личико ребенка покраснело до пунцового цвета; по нему градом лились слезы; он истошно орал; а Ратмир отрезал ему тупым перочинным ножом по одному пальцу на руках. Крошечному такому пальчику, как у куколки; на крошечных розовых ручках.
В кухне повисла гробовая тишина. Я перестал дышать. Тимур сглотнул, этот звук показался слишком громким в застывшем воздухе. Она же сухо продолжила:
- Женщина тоже орала. Держали ее вчетвером, потому что иначе было никак. Она билась, как бешеная; орала до тех пор, пока не захлебнулась собственным криком и не обмякла в руках у охранников. Наверное, у нее просто разорвалось сердце от боли за своего ребенка. Ведь говорят же, что мать все чувствует, - снова короткая пауза, - Она действительно не знала, где прячется ее муж. Ратмир недовольно нахмурился тогда, обхватил головку младенца руками и одним движением свернул ему шею.