– Ерунда! Она просто чего-то испугалась, – проворчал Жак Данблез и отвел лошадь в конюшню.
Вернувшись, он сказал:
– Иди к себе, Изидор. Ты должен быть готов в два часа, а сейчас уже начало первого.
– Будьте спокойны, я не просплю.
Жак Данблез со слугой ушел в дом. Дальтон взял меня под руку и предложил:
– Погуляем. Ведь никому не запрещено гулять в любое время, даже в полночь. Кроме того, гимнастика, которой мы только что занимались, разгорячила меня.
– Что ты сделал с лошадью, что она так громко заржала? – поинтересовался я.
– Уколол.
– Зачем?
– Чтобы слуга проснулся. Надо, чтобы был свидетель, который бы подтвердил, что лошадь, вся в мыле, носилась по саду. Я, если можно так выразиться, создал некоторую очевидность. Если господин Жиру заинтересуется Жаком Данблезом, его слуга расскажет, что лошадь сегодня ночью проскакала, очевидно, не один десяток километров. В это время мы услышали далекий гудок поезда.
– Последний поезд, – вздохнул Дальтон. – А я-то надеялся, что успею вернуться в Париж и хорошо выспаться дома. Увы, не суждено!
Он помолчал.
– Ты слышал, Данблез велел слуге быть готовым к двум часам? Остается утешаться, по крайней мере, тем, что он тоже не спит.
– Кстати, ты не забыл о бродяге?
– Не волнуйся, он связан крепко. Впрочем, наверное, надо ослабить веревки. Нам предстоит ждать еще час с лишним. Вот развлечение!
Бродяга лежал на том же месте, где мы его оставили. За время нашего отсутствия он, очевидно, пытался освободиться от веревок.
– Дорогой друг, – насмешливо сказал Дальтон, – мы склонны дать вам свободу, но предварительно вы должны сказать, почему так стремились проникнуть в расположенное напротив нас домовладение. Я сниму с вас этот мешок, который мешает говорить, и затем мы послушаем вас с большим вниманием.
Он снял мешок, но старик молчал.
– Вы напрасно упорствуете, – продолжал Поль. – Даю вам пять минут на размышление для того, чтобы понять, что говорить необходимо. В противном случае я буду вынужден снова накинуть на вас этот мешок и за дальнейшее не отвечаю.
Эти слова не произвели на бродягу никакого впечатления. Он молчал.
Дальтон вышел из себя.
– Ты будешь говорить? – закричал он. Бродяга молчал.
– Приходится прибегать к крайним мерам, – Дальтон вытащил из кармана револьвер и приставил дуло к виску бродяги.
Совершенно спокойно тот вдруг сказал:
– Не шутите, господин Дальтон!
Мой друг зажег фонарик и осветил лицо бродяги.
– Маркас!
– Да, это я. Развяжите меня, господин Дальтон.
– Но почему ты молчал?
– Я не знал, кто вы такие.
– Разве ты не узнал меня по голосу?
– Боже мой, господин Дальтон! У каждого человека есть самолюбие. Я был убежден, что вы не узнаете меня. Грим-то ведь великолепен.
Поль, казалось, удовлетворился таким объяснением. Развязывая веревки, он заметил:
– Действительно, грим великолепен! Особенно удачны штаны.
Штаны Маркаса были подлинным произведением искусства. Просто не представляю себе, каким образом ему удалось покрыть их таким слоем грязи. Заплаты, швы, штопки привели бы в восторг любого актера.
Маркас попытался встать и свалился.
– Вы связали меня слишком туго, все тело затекло!
– Пустяки! Куда тебе торопиться? Возьми сигару и давай поговорим.
Маркас закурил.
– О чем?
– Что ты собирался делать у Данблеза?
– То же, что сделали вы: выпустить лошадь и разбудить слугу. Я слышал почти все, господин Дальтон. Правда, я был связан, но мог ползти на животе. Это неудобно, но что поделаешь!
Поль промолчал.
– Скажите, господин Дальтон, который час?
– Час.
– С вашего разрешения я ухожу.
Маркас поднялся и снова упал. Опять встал, выругался, с трудом сделал шаг, другой и заторопился к дороге, крикнув:
– До свидания, господа! Желаю удачи!
Дальтон прошептал:
– Нужно было связать его снова. Если он и правда все слышал, то почему не остался сторожить Жака Данблеза? Надеюсь, что я не ошибаюсь. Впрочем, через десять минут мы все проверим.
Действительно, минут десять спустя вдали послышался конский топот.
– Бежим, – отрывисто сказал Дальтон. – Бежим, не то нас арестуют!
Он бросился через дорогу, и мы помчались вдоль стены, окружавшей дом Жака Данблеза, потом вверх по каменистой тропинке. Наконец Поль остановился.
С места, где мы находились, дорога была видна довольно хорошо. По ней на лошадях ехали два человека. У калитки, через которую мы недавно перелезли, один из них спешился, пошарил в кустах и снова сел в седло. Они подъехали к тому месту, где начиналась тропинка.
– Ехать дальше? – услышал я.
Мы затаили дыхание, хотя с дороги увидеть нас было невозможно.
– Незачем, – ответил другой голос. – Птички улетели. В такую ночь вообще никого не сыщешь.
– Значит, поворачиваем?
– Поехали.
Всадники удалились. Когда цокот копыт смолк, я ошарашенно воскликнул:
– Да ведь это же полицейские!
– А кого, по-твоему, наш друг Маркас мог послать за нами, если не полицейских?
– Маркас?
– Ну да, Маркас. Он решил расквитаться с нами. Ты думаешь, полицейскому так уж приятно валяться связанным битый час? Он, наверное, мечтал засадить нас в участок, а в четвертом часу ночи рассыпаться в извинениях и отпустить.
– А что нам теперь делать?
– Теперь нам нужно скорее убраться отсюда. Совершенно ясно, что Маркас изо всех сил будет стараться помешать нашей слежке. Следить за Данблезом нам не удастся.
– Пошли.
– Как? Пешком?
– А как же еще?
Мы направились к дороге. Дальтон ориентировался в темноте, как кошка.
– Ну вот, – сказал он, когда мы обогнули Рэнси, – теперь нужно добраться до Бонди, где, может быть, удастся найти такси. А не то дождемся поезда в четыре тридцать.
По дороге я со злорадством думал о неудаче Маркаса. Ведь он этаким скромником явился к Полю просить союза, в морге имел такой робкий и беспомощный вид, а теперь намерен один вести какую-то таинственную слежку. И еще напустил на нас полицейских. Внезапно я вспомнил текст объявления, которое сдал в газету: «Выпущенная мадам де Шан пуля попала в сенатора случайно».
Я спросил Дальтона:
– Значит, ты больше не подозреваешь мадам де Шан?
– Нет, я просто установил факт.
– Какой факт?
– Факт нахождения пули в голове сенатора. Эта пуля выпущена из револьвера его дочери.
– Но я все-таки не понимаю, каким образом ты установил, что она выпущена случайно?
– Я этого не говорил. Я лишь утверждаю, что она попала в сенатора случайно.
– В чем же разница?
– Имеются на лицо три факта. Первый: в голове сенатора находилась пуля, выпущенная из револьвера его дочери. Второй: эта пуля попала ему в глаз, почти не оставив следов, не считая одной капли крови. Третий: револьвер лежал неподалеку от мадам де Шан, и было очевидно, что он выпал у нее из руки. Я сопоставляю эти факты, из которых следует, что, во-первых, мадам де Шан попала в своего отца. Обрати внимание. Я говорю: попала. Я не говорю, что она стреляла в него. Во-вторых, она попала в него, когда сенатор был уже мертв.
– То есть?
– Из глаза выкатилась только одна капля крови. Почему? Да потому, что когда прозвучал выстрел, горло сенатора уже было перерезано. Мадам де Шан попала в отца, когда тот уже был убит. Поэтому совершенно незачем устанавливать, была ли мадам де Шан примерной дочерью и примерной матерью и могла ли совершить убийство. Я утверждаю и берусь доказать, что она попала в отца, когда он уже был мертв. Бессмысленно предполагать, что она стреляла в труп. Она стреляла в кого-то другого, но промахнулась и попала в сенатора.
В Бонди мы пришли в половине третьего. Деревушка спала. Мы разыскали скамейку неподалеку от вокзала, и мой друг немедленно заснул. В четыре часа прибыли парижские газеты.