Но я и не судья.
–Всё? – она не верит. – Я…что же? я спала?
–Спала, милая, а теперь кошмаров нет.
Ничего яркого тоже нет, но про это речь не шла.
–Я что, могу идти? – её тонкость теперь кажется болезненной. Так всегда бывает, когда душа чует обман. Из миниатюрности в болезненность, из наивности в откровенную раздражающую глупость, из твёрдости в жестокость – душа, когда знает что её обманули, всегда становится чуть-чуть другой, ожесточается и то вытаскивает, что прежде прятала.
–Можешь, милая, – улыбаюсь, провожаю, даже кошель принимаю, но так, по весу, интереса во мне нет. Она мне не верит, не верит в то, что всё так просто и легко, но уходит.
Ничего, не мой то выбор.
–Зашей мне горе, ведьма, – напротив меня славный воин. Но у славного воина, ровно как и у самого дурного труса есть душа. Только разная душа-то, и у воина славного плакать она может. – Не могу я больше!
Не можешь, милый, конечно же, не можешь, но как быть, если надо? Надо быть! И горе твоё – горе утраты любимой – тебе как щит, как вера, как отрава одновременно. Не просто так горе дано, не для развлечения Володыки, а для того, чтобы ты с пути своего сошёл. У тебя сгинула твоя любовь, а сколько невинных ты сгубил? Не спрячешь от меня, воин! Ты славу свою не только на подвигах построил, но и на невинной крови. Одно ведь дело, когда армии сходятся, а другое, когда приходишь ты с людьми своими в деревню беззащитную, да там колешь и режешь!
Не всем посылается этот путь, а тебя высшие силы просят – сойди, воин, ты познал боль, так иди за нею. Но выбор не мой и я зашью твоё горе, как ты и просишь – я помогу тебе выполнить твоё желание, только легче не станет. Горе, милый, знаешь какое полезное? Оно напоминает тебе о том, что ты жив ещё. А не будет горя, думаешь, вместо него радость придёт или забвение? А вот нет. Пустота придёт. И если с горем жить можно, то с пустотой уж никак – она поглощает, пустота-то.
Но выбор не мой, моя лишь игла. А та своё дело знает. Стежок за стежком – шить надо у сердца. Ты, главное, спи, не мешайся, не надо тебе видеть, как я твоё сердце тебе раскраиваю, да как шью по-живому рану. Там кровит, в сердце-то, а теперь не будет. Высохнет сердце.
Но выбор не мой. Не на отговор и объяснение я поставлена, а на то, чтобы воли ваши исполнять. А зачем? Да кто же замысел высший ведает? Может быть испытание это, а может и просто выбором идёт…
–Ступай, воин…
Хмурится он, мрачнеет. В груди не болит, но ноет иначе – тоскою ноет, ею давится всё, травится. Но то лишь начало – тоска душу изъедает на манер червя. Даже родилась тоска в ту ночь, что червивой зовётся, да и облик имеет схожий – длинная, тягучая, и жрёт на пути своём всё. Но выбор не мой, я лишь шью.
–Зашей мою память…
У этой женщины никого не осталось на свете – сплелись так судьбы. Осталось горе. И память, осколками в сердце и душу впившаяся. Было ведь иначе, было! А теперь она осталась помнить. Несправедливо.
Но Володыка и не был справедлив. Он был милосерден всегда. И в этом милосердии явилась та воля, что здесь, между Явью и Навью меня оставила.
–Я зашью твою память…
Я не лгу. Мне достать иголку недолго – серебрится она в руках моих, точно свет звёзд вобрала, а может и вобрала – не знаю. Не всегда я же одна была, но время уходит, и теперь я в числе последних.
Я не лгу. Я зашью твою память, но горе, знаешь, оно не в памяти живёт, а в сердце. Ты не будешь помнить причины, но будешь остаток дней несчастна. Ты знаешь это? В твоих глазах равнодушие – это ничего, дескать, главное, чтобы не помнить их, а то жизнь невыносима!
Твоя воля не мой выбор! Иголка блестит у меня в руках, сама знает свой ход, угодничает, поблескивая гладкими боками. Дело спорится. Ты спишь, а по твоей голове, да по твоим мыслям нить моей силы сшивает неугодные участки. Стежок за стежком, шаг за шагом, и дело кончено.
–Просыпайся, милая, всё уже кончено, нет больше памяти.