Осталась скорбь. И лицо твоё – потемневшее от слёз, каменное от разбитости мыслей, эту скорбь отражает.
–Снимите швы, пожалуйста… хочу, чтоб было больно.
Запрос редкий, но и такое бывает. Мы с этим человеком уже встречались. Он так странно чувствовал мир, говорил, что любая несправедливость ему делает больно где-то в груди, холодит в нём что-то. Чувствительный молодой человек. От переизбытка этой боли в поэты подался. Но понял, что и того не выносит, что не интересуют толпу стихи о великом и вечном, пришёл ко мне…
А теперь, стало быть, швы снимаем? Я ему боль зашила, а он чего?
–Я эпиграммы стал писать, да всякие памфлеты, – объясняет гость, – популярность пошла. Я без стихов не мог, а без боли только такое и получалось – людям нравилось.
–Ну так и что дурного? – не знаю даже зачем Володыка создал поэтов, они ведь вечная помесь ромашки с крапивой – вроде красивы, а лучше не трогать, они себе на уме.
–Да не та эта популярность! – поэт даже злится на мою несообразительность. – Я про королеву – толпа довольна, я про казнокрадов из министерства – толпа аплодирует, я про придворные дела – а та хохочет…
Володыка, зачем всё же, а? Ну была же радуга, бабочки были, и крапива эта всякая с сорняками тоже была, эти-то зачем?..
–А теперь меня хотят повесить за то, что писал, я в бегах, а толпа меня и не помнит. Вчера они ещё мне хлопали, говорили, что я ловко их всех, а сегодня делают вид, что не знают. В убежище отказ, во всём отказ.
–Мне жаль, – мне, конечно, не жаль, я людей понимаю. Если повесить – это недовольство короны. А недовольство – это уже серьёзно, и какой, скажите мне, дурак, пойдёт заступаться за поэта, которыми запружены городские площади?
–Но не в этом дело! – мой гость раздражён, – я тут подумал, что я скоро умру, а я так ничего и не написал. Настоящего. Боли-то нет. А без боли в искренности быть нельзя – ни любви нет, ни сострадания. Одно равнодушие. Сними швы, а?
Дожили. То зашей, то сними то, что зашила…
Но выбор не мой, моя тут только служба.
–Будь по-твоему!
Спи, поэт, спи. Моя игла сейчас даже обидится, что я её не зову, не извлекаю из глубин серебра, но это ничего. У меня есть тонкое длинное лезвие, оно снимает мои нити. Резать по своей же силе надо аккуратно – не ровный срез и потекла сила из меня сегодняшней. Но ничего, руки мои не дрожат, и лопается стежок за стежком, и хлещет боль, прорываясь рекой через порушенную преграду.
–Иди отсюда, только дорогу забудь, а то с тобой не разберёшься! – я пытаюсь быть суровой на прощание, но выходит неубедительно. Забавны люди, Володыка, забавны!
Лучшее они из всего, что ты создал!
–Зашей моё имя, – просит очередное явление несчастья. Точно в имени проблема, в родовом происхождении, а не в сути. И в семье последних мерзавцев можно остаться в себе, можно! А у тебя и не мерзавцы даже. Просто не хочешь ты знаться с ними, хочешь себя отделить. Но дерево без корней не живёт, а имя – те же корни. Свои пустишь? Ну сколько же времени пройдёт? Сколько бурь да ветров? Сколько засухи…
Впрочем, воля твоя, выбор не мой, моя лишь игла. Я зашью твоё имя, но легче-то тебе не станет. Кровь не вода – не разбавишь. Всегда тень твоего имени за тобою последует. А страх-то напрасный! Над именем можно встать, над страхом возвыситься, но воля твоя, конечно.
Ты спи только, спи, не надо тебе видеть, как я твоё имя, выжженное на душе, стираю, как зашиваю по самому краюшку, чуть-чуть калеча твою душу, а там и память зацепится, и сердце на беспокойство…
Игла, иди сюда! Капризничаешь? Ну прости – не всегда ты нужна, иногда и полежать нужно. Давай, не лукавь!
Не лукавит. До труда истосковалась и ведёт мои пальцы по душе, зашивая её края, чтобы имя больше не виднелось. Не поможет, ой не поможет, только душу свою тоньше и меньше сделаешь.
Но выбор твой, мы с иглой не при деле! Мы только шьём – она направляет, я делаю стежки.
–Ступай, всё кончено.
Меняются лица, меняются души, а голоса как будто бы одинаковы в просьбах своих и слезах. Каждый думает о том, что горе его уникально, а просьба необычна, но каждый из них ошибается.
–Зашей мою совесть! Сил нет терпеть!
Нет, и не будет. Совесть зашить просто – я зашиваю на три грубых стежка меньше, чем за минуту.