И только после того, как хрустальная розетка опустела раза три, а то и четыре, Наташа, сидевшая, подперев голову рукой и сочувственно глядя на мужа, произнесла одну-единственную фразу. «Не ошибись, Кирилл, — сказала она, — нельзя тебе ошибиться. Невиновного обвинишь — плохо, виновного оправдаешь — еще того хуже. Только не ошибись».
Кирилл Геннадьевич тяжело вздохнул. Легко сказать — не ошибись! И вроде бы все он сделал правильно. Разбирательство проводилось так, словно предыдущего не было. Все с самого начала. Опрос свидетелей, скрупулезное обследование собранных на орбите обломков, подключение специалистов во всех сопредельных областях, построение моделей.
Дело продвигалось медленно, и с каждым днем адмирал нервничал все сильнее. Он даже самому себе не мог толком объяснить, чего ему больше не хочется: обнаружить следы человеческого вмешательства в причины катастрофы на орбите или не обнаружить этих следов.
С одной стороны, на графиню Корсакову он был зол по-прежнему, хотя и не так основательно, как раньше. С другой же… Следовало как минимум честно признать, что во вред собственно флоту ее действия не шли никогда. А то, что в любимчики она выбрала не ту эскадру, которую предпочел бы он сам… что ж, конфликт интересов еще не повод обвинять кого-либо во всех смертных грехах. Нравится, не нравится — в расследовании весьма неприятного происшествия категории сии следует задвинуть на самый последний план.
Адмиралу уже не в первый раз пришло в голову, что вся эта история не более чем спектакль, цель которого — любой ценой опорочить то ли саму Марию Александровну, то ли даже великого князя Константина Георгиевича. А может быть, и обоих. Уж больно широко развернулась флотская контрразведка, к помощи которой он сгоряча прибегнул, дабы навести подробные справки о лицах, прямо или косвенно замешанных в скандале. О конечных результатах ему пока не докладывали за неимением таковых. Но многозначительные мины, которые строил каперанг Варнавский, курировавший дело, Кривошееву совсем не нравились.
Правда, крайне маловероятно, что контрразведчики найдут что-то существенное там, где прошлась частым гребнем Служба безопасности. Щеки надувать все горазды, а дело-то пока не сладилось, иначе хоть что-нибудь, да сообщили бы. Ну а вдруг возьмет и сладится?
Ох, как бы не грохнуло, ведь костей тогда не соберут очень, очень многие… Если, не дай бог, окажется, что в слухах и сплетнях есть хоть доля правды, что делать? Вот ему, адмиралу флота Кириллу Геннадьевичу Кривошееву делать — что?!
Доложить все как есть? Тогда Константину, даже если августейший отец не отдаст его под суд, не видать престола, как своих ушей без зеркала, а для Империи в сложившихся обстоятельствах это более чем плохо. Чем и с кем великий князь занимается в свободное от службы время, дело десятое, но регентом он был весьма толковым, этого не отнять. Конечно, Государственный Совет подберет кандидата на престол, такое уже случалось в истории. Но недаром же сейчас в преемники прочат именно Константина Георгиевича. Он-то уже себя показал в управлении державой, и показал хорошо…
Промолчать? Но тогда во главе Империи встанет человек, неразборчивый в средствах до такой степени, что… как это сказала графиня Корсакова? «Я боюсь узнать, что мой дядя отдал приказ убить моего мужа по просьбе моего друга». М-да, дела…
Адмирал покосился на мирно спящую жену и на цыпочках вышел из спальни. Чайку надо глотнуть, авось полегчает. Вот ведь… такими темпами, глядишь, на зиму-то варенья и вовсе не останется!
Утреннее солнце уже прочертило на полу императорского кабинета вытянутые светлые прямоугольники и теперь дерзко подбиралось к столу. Замысел солнца был прост, как все гениальное: улучить момент и зацепиться за массивную антикварную чернильницу, а заняв плацдарм — пускать в глаза всем присутствующим зайчиков начищенной бронзой. Увы, план солнца был разгадан, а его реализация пресечена самым вульгарным образом: на ближайшем к столу окне опустили штору.
Раздосадованное солнце немного поразмыслило и решило, что раз его тут не ценят — пойдет-ка оно тогда, за тучи спрячется. Ишь, какие! Ничего, вот настанет зима — сто раз пожалеют о своей невоспитанности! Умолять будут: «Выгляни, сделай милость!» А оно возьмет — и не выглянет. Вот.
Отошедший от окна Константин подсел к столу рядом с отцом и с трудом сдержал огорченный вздох: выглядел Георгий Михайлович неважно. Сейчас ему можно было дать на вид лет сто, если не сто десять, в то время как мозгу было немного за восемьдесят, а тело каких-то одиннадцать лет назад было совсем молодым. Впрочем, внешние признаки старения никак не отражались на духе императора: он был собран и бодр.