Как бы то ни было, нужно действовать. Но кому и каким образом? Не слишком ли далеко зашел он сам, чтобы сейчас пойти на попятный? Это был тоже момент довольно тонкий, потому что ему-то, собственно, в любом случае наплевать – не совсем, правда. Он все-таки понимал, что так нельзя, что если задеты твои принципы, а тебе наплевать, одно это само по себе уже в высшей степени тревожный признак. А между тем он сейчас приближался к тому состоянию, когда, по меткому выражению жены многострадального Иова, остается лишь «похулить бога и умереть». Говоря мирским языком, дельный совет этой библейской дамы сводился к тому, чтобы в те минуты, когда заходишь в тупик и становится невмоготу, махнуть на все рукой (пусть не без угрызений совести) и сказать себе: «Э, какая разница? Такова жизнь». Это горькое утешение доступно даже самым высоконравственным – может быть, им-то в первую очередь.
Что касается Чарльза, он решил, что пока еще не дошел до такой крайности, а значит, обязан в первую очередь объясниться с Леоном Солмоном – хотя, в сущности, подумал он со вздохом, мало что сумеет объяснить, еще меньше – добиться и не встретит ни доверия, ни поддержки. Но раз надо, значит надо. Он спустился по лестнице и через пустой читальный зал (кто станет заниматься накануне решающего матча?) прошел к телефону.
– Философское, будьте любезны, – попросил он телефонистку и про себя процитировал: «Современная философия помогает всем, кто сомневается».
– Что, мистер Солмон еще здесь? Скажите ему, звонит Чарльз Осмэн, с исторического.
Через несколько секунд Солмон взял трубку. Чарльз заранее наметил себе пространное вступительное слово, чтобы рассказать все по порядку и, если удастся, задобрить собеседника, но при первых же звуках громкого и насмешливого голоса Леона Солмона ему стало ясно, что в таком вступлении нет нужды.
– Ну, приятель, и наслушался я о вас! Так вы, говорят, считаете, что человеческая личность должна развиваться гармонично и что футбол – такая же существенная часть образования, как и вся та дребедень, которую мы преподаем…
– Минуточку, Солмон…
– Вы джентльмен и христианин, вы достойный представитель мешпохи (Пышное общество (древнеевр.)) интеллигентов, меж тем как я…
– Если вы собираетесь разговаривать в подобном тоне…
– Кто – я? Это они собираются. А знаете ли вы, Осмэн, что на футбольном стадионе, оказывается, живет дух Пирл-Харбора? И что еще Платон сказал: музыка и гимнастика? А пас вперед придумал Иммануил Кант?
– Вы немного взволнованы…
– Извините, пожалуйста, – с подчеркнутой учтивостью отозвался Солмон. – Да, я взволнован. Со времен своего бармитцва (Ритуальное празднование тринадцатилетия мальчика (древнеевр.)) я еще ни разу не чувствовал себя такой важной персоной! Как же тут не волноваться? Столько лет никому не было дела до того, что я думаю, и вдруг я ни с того ни с сего должен что-то передумать!
– В этом я не виноват! – устало сказал Чарльз. – Во всяком случае…
– La trahison des clercs (Предательство в стане ученых (франц.)), коллега, – перебил его Солмон и, нимало не стесняясь своего жуткого произношения, повторил эту фразу.
– Поймите же наконец. – Чарльз попытался придать своему голосу должную твердость, но добился лишь того, что стал кричать, как Солмон. – Я не знал, что эта история касается вас. Ясно? Я только сейчас узнал, что мальчишка у вас тоже засыпался. Мне очень жаль. Я приношу свои извинения. Если что-то можно исправить и еще не поздно, я готов.
– Грешим по неведению? – Это было сказано по-прежнему с издевкой, но, как показалось Чарльзу, чуточку менее непримиримо.
– Я действительно считал, что решение зависит только от меня. И потом я еще не сказал, что он может играть. Я только обещал с ним поговорить. Теперь я хочу знать – вы-то сейчас какую занимаете позицию?
– Позицию? Да вот сижу на собственном заду и разговариваю с вами. – Сквозь ворчливый тон прорезались дружеские нотки, но Солмон тотчас спохватился. – Не воображайте, что я уповаю на вас, дорогой друг. Я с самого начала знал, что, как обычно, буду козлом отпущения. Это просто предлог, Осмэн. Они на меня давно зуб точат, вы сами знаете. Они только и ждали повода, ну я им и дал такой повод.
– У вас что-то вроде навязчивой идеи, Солмон: они да они. А кто – они?
– По этому поводу уже высказался Зигмунд Фрейд. Окинув всю эту область душевных заболеваний грустным взором, он сказал, что в навязчивой идее есть зерно истины. Над этим стоит подумать, приятель, очень стоит.