Юля, напротив, держалась хладнокровно. По ее виду невозможно было определить, прикидывается или в самом деле считает все происходящее обыденным. Разувшись, она прошла по ворсистому ковру и щелкнула кнопкой выключателя.
Торшер с зеленым абажуром мягко осветил комнату, которую Касаткин прежде видел только при дневном свете. Она всегда казалась ему громадной, но сейчас, в неярком приглушенном сиянии, ее размеры и вовсе скрадывались, в углах лежали тени, а стены терялись в бесконечности.
— Проходи, чего топчешься? — бросила Юля через плечо.
Алексей преодолел робость, снял разношенные кеды и вошел в гостиную, прямой, торжественный, как в святая святых.
Юля стояла возле проигрывателя, перекладывала квадратные конверты с виниловыми дисками. Найдя нужный, вынула из него пластинку. Алексей посмотрел на конверт: на нем были изображены четыре молодых человека в позах, характерных для сигнальщиков, передающих информацию посредством семафорной азбуки.
— Кто это?
— А ты не знаешь? — Юля фыркнула, будто он проявил вопиющее невежество. — «Битлз». Слушай!
Она поставила пластинку на проигрыватель, и комнату заполнил упругий, будоражащий нервы голос: «Хэлп! Ай нид самбоди… Хэлп!»
Юля села в кресло, томно откинулась на спинку, с видом ценительницы искусства прикрыла глаза. Алексей из вежливости тоже послушал минут пять. Музыка его не впечатлила, а вот проигрыватель, на котором крутился виниловый блин, заинтересовал.
— Что это за марка? На наши непохоже…
Юля открыла глаза, усмехнулась.
— И не должно быть похоже. Штатовская модель. «Эмпайр». В прошлом году начали выпускать. Папа купил в Сиэтле. Субшасси на пружинном подвесе, сапфировые подшипники…
Ого! Да она, оказывается, и в технике шарит. Или нет? Не может эта хрупкая королева красоты со знанием рассуждать о подшипниках и пружинном подвесе. Скорее, повторяет от кого-то услышанные либо прочитанные в инструкции умные фразы, чтобы показать гостю, как он дремуч и как она умна. Ну и пусть! Очарованный ею, Касаткин был готов простить что угодно. Обзови она его деревенщиной, и то бы не стал дуться.
Юля вышла на кухню и вернулась с бутылкой и двумя фужерами. Бутылка была уже почата, в ней на две трети плескалась неведомая оранжевая жидкость.
— Чинзано, — пояснила Юля, глядя, как Алексей рассматривает диковинную этикетку. — Пробовал?
— Нет…
— Это как вермут, только вкуснее.
Касаткин и вермута не пробовал, но признаться в этом не осмелился. И так вахлаком себя выставил, Юля невесть что про него думает…
Что она думала, он узнал немного погодя, когда от сладкого алкогольного лимонада с привкусом апельсина мозги размякли и чувство стыда за свою отсталость притихло, а взамен появились легкость и раскованность.
Юля отставила опустевший фужер и рывком притянула к себе Алексея. Он качнулся навстречу, неуклюже обхватил руками ее остро выпиравшие из-под платья лопатки. Невольно зажмурился от предвкушения чуда, нашарил ртом ее губы. Юля застонала, оттолкнула его от себя. Его опалил испуг: неужто сделал больно? Но она не закричала, не заругалась, а встала и стянула с себя блузку. Вид ее белой кожи ослепил Касаткина, а два вздымавшихся от прерывистого дыхания бугорка, обтянутых кружевным польским бюстгальтером, опьянили похлеще импортного чинзано.
Дальнейшее он помнил смутно. Певцы из ансамбля «Битлз» то ныли, то вопили дурными тенорами, но он их не слушал. На широкой, как аэродром, кровати, в зеленом полумраке творилось самое что ни на есть чародейство. Блаженная истома, восторг, дикое животное упоение — все смешалось, переплелось и завладело его телом и разумом, подчинило волю и опустошило до дна, как бокал, из которого выцедили до капли восхитительный, ни с чем не сравнимый эликсир.
Далеко за полночь, когда они, распаренные и разомлевшие, лежали на смятой простыне, Юля, прикорнув у него на плече, негромко спросила:
— Скажи… у тебя много было девушек до меня?
Лукавит. По его порывистой неуклюжести должна была понять, что немного. Если совсем точно, то всего одна, без учета платонических школьных влюбленностей. Да и тот свой единственный сексуальный опыт Касаткин старался забыть, потому как самому перед собой было совестно. Однажды, находясь в увольнении, завалился в бар, выпил по неосторожности лишнего, а очнулся в комнатенке у незнакомой барышни, в коммунальном клоповнике, где за одной стеной надрывался от истошного писка младенец, а за другой собачились из-за кастрюли две визгливые тетки. Сама барышня была немолода и неопрятна. Она уговаривала Алексея остаться еще на часок-другой, совала ему чекушку, всхлипывала и жаловалась на мужа-козла, который съехал от нее к шалавае по имени Марья… Дальше внимать похмельному бреду Касаткин не стал и бежал со всех ног на свой корабль.