— Его повесят, Катарина. И что вы тогда будете делать? Мечтать о призраке? — Он повернулся и ушел.
Катарина закрыла лицо ладонями, зная, что даже если Лэма повесят, она никогда не перестанет его любить.
Хоука всего трясло от гнева и недоумения. Он шел через двор, сам не зная, куда направляется, и заметил быстро приближавшегося к воротам Хоукхерста всадника. Хоук сразу узнал гнедую кобылку — и в то же мгновение Джулию. Он весь напрягся.
Джулия перевела лошадь на рысь и въехала во двор.
Прошло несколько месяцев с того времени, как он ее видел. Он насторожился, опасаясь не ее, а самого себя. Лучше бы она была старой, уродливой и сварливой и не глядела на него такими огромными, синими, обожающими глазами.
Он совсем забыл, что она была лучшей подругой Катарины. Теперь он понял, что Джулия может стать частой гостьей в Хоукхерсте, и эта мысль ему совсем не нравилась. Катарина с ребенком останутся жить в Корнуэлле, он будет пребывать при дворе, в королевской гвардии.
Джулия остановила свою игривую лошадку рядом с ним. Безупречность ее лица нарушали только два ярких пятна на щеках. Когда ее глаза остановились на нем, они словно вспыхнули. Он вдруг подумал о том, целовали ли ее когда-нибудь, но сразу же постарался отбросить эту мысль.
— Сэр Джон, — неуверенно произнесла она, еще больше зардевшись.
— Вы заехали повидать мою жену? — спросил он, словно не слыша ее. Он намеренно старался казаться грубым, желая, чтобы она уехала.
— Да. — Она отвела глаза.
— Она в холле. Я уверен, что она будет рада поговорить с вами.
Джулия с потерянным видом уставилась в землю. Хоук почувствовал себя мужланом. Он поклонился.
— Простите мне мои манеры, — чопорно сказал он. — Мы провели в пути несколько дней и очень устали.
— Мне не надо было приезжать, — сказала Джулия. Она подобрала поводья и стала поворачивать лошадь. Прежде чем Хоук успел сообразить, что делает, он схватился за узду кобылки одной рукой, а другой сжал колено Джулии.
Она застыла, широко раскрыв глаза.
Хоук тоже окаменел. Их взгляды на мгновение встретились.
Хоук сделал глубокий вдох. Что за мальчишеское поведение! Он выдавил из себя подобие улыбки.
— Пожалуйста, сойдите с лошади, леди Стретклайд. Катарине сейчас очень нужен друг.
Джулия, казалось, целую вечность смотрела на него, потом соскользнула на землю. Хоук поддержал ее, говоря себе, что делает это вовсе не потому, что ему нравится к ней прикасаться.
— Как себя чувствует Катарина?
— Лучше, чем можно было бы ожидать, — ворчливо сказал он, не в силах отвести взгляда от ее глаз. Следующие ее слова потрясли его.
— А вы, сэр Джон? Что вы чувствуете?
Он уставился на нее, зная, что она спрашивает не о его здоровье. Внезапно ему захотелось излить ей, шестнадцатилетней девочке, всю свою боль, всю потребность в сочувствии. Она глядела на него огромными синими глазами так, словно ей ничего больше не требовалось, как только утешить его. Но он наверняка только вообразил ее озабоченность, ее симпатию, ее сочувствие. Он неуклюже сказал:
— Со мной все в порядке. — Ложь. — И я рад, что Катарина вернулась. — Еще одна ложь. Видит Бог, он вовсе не был рад.
Ее глаза раскрылись шире, маленькое личико напряглось, и она бодро улыбнулась.
— Я тоже рада, что Катарина вернулась, — прошептала она, улыбаясь еще усерднее. Ее голос дрожал. — Теперь она сможет в декабре присутствовать на моем венчании с лордом Хантом.
Хоук отдернулся, как от удара. На мгновение он лишился дара речи.
— Вы выходите замуж за Саймона Ханта? — Ему представился толстый виконт, накрывший Джулию своим телом, осыпающий ее слюнявыми поцелуями.
Джулия отвернулась, открывая его взгляду свой потрясающе правильный и ставший вдруг совершенно невыразительным профиль.
— Да.
Хоука захлестнула обжигающая волна ревности.
Они больше не разговаривали. Стараясь не глядеть на нее, он провел ее в дом. Но он невольно все представлял ее в объятиях Саймона Ханта, женой Саймона Ханта.
В летнее время Елизавета предпочитала жить в Уайтхолле, и с ранним наступлением весны она перевела сюда свой двор. За окнами растущие вдоль Темзы деревья выпустили почки, и нарциссы уже распустились. Елизавета расхаживала по своей приемной. Настало время покончить с проблемой, которая неотвязно, словно саваном, окутывала ее мысли.
Она повернулась к собравшимся, к тем, кого она пригласила, чтобы помочь ей принять решение, которое вполне могло оказаться ужасно болезненным, — к ее кузену Тому Батлеру, к графу Лечестеру и к Уильяму Сесилу. Без всякого предварительного вступления она сказала:
— Я должна предать О'Нила суду или помиловать его. Я не могу допустить, чтобы он сгинул в казематах Тауэра.
Все заговорили одновременно, возбужденно предлагая свое решение этого противоречивого вопроса. Ормонд явно не допускал даже мысли о помиловании, но Лечестер вдруг стал возражать против суда, за который выступал до сих пор. Сесил не издал ни звука. Елизавета окриком вынудила мужчин замолчать.
— Почему я не должна его освободить, раз он заявляет, что может захватить Фитцмориса?
Ормонд не верил своим ушам.
— Неужели вы полагаете, что ему можно доверять? Королева взглянула на своего кузена.
— Если он доставит мне Фитцмориса, то заслужит наше прощение.
Ормонд вышел из себя.
— Он не сделает этого! Он лжет и скрывает свои истинные намерения. Ведь он союзник паписта! И вы еще ему верите, Бет? Вы позволяете ему обмануть себя его приятными манерами и его мужественностью!
Елизавета побледнела. А вдруг Том прав? Ей не хотелось думать об этом. Неважно, как часто она размышляла о том, что Лэм О'Нил должен быть повешен, но сердце ее всегда бунтовало против этого.
Ормонд не в силах был остановиться:
— Не забывайте, что он сын Шона О'Нила. Не могу понять, как вы могли не вспомнить об этом, когда узнали, что моя сестра забеременела от Лэма. Не так много лет назад, Бет, ко двору прибыла Мэри Стенли, которую обрюхатил Шон О'Нил! Какая ирония! Сын Мэри поступил с Катариной так же, как его отец с его матерью! Доверять О'Нилу — просто сумасшествие.