Лэм отлично понимал опасность своего замысла. Поднять человека, чтобы потом иметь возможность его свалить, — такой план требовал воистину тонкого исполнения. Он был полон слабых мест и вполне мог окончиться провалом. А если так и случится, Фитцморис воцарится в Десмонде, и в этом будет виноват он, Лэм. Катарина никогда не сумеет этого понять. Она будет потрясена и сочтет его предателем.
Каким образом? — еле выговорила Катарина. — Когда?
Лэм нежно улыбнулся, касаясь ее щеки.
Катарина, все мое существование — это политика. Я ем, сплю, дышу и живу политикой. Но я не хочу, чтобы чьи бы то ни было амбициозные побуждения помешали нашим отношениям. — Он приподнял ее подбородок, заглядывая ей в глаза, и поцеловал нежным и в то же время голодным поцелуем. — Я хочу, чтобы в наших отношениях было только это, Катарина.
Она вернула ему поцелуй и, оставаясь в его объятиях, сказала:
Лэм, я так благодарна вам. Но как вы это делаете? Вы не даете снабжать Фитцмориса по морю?
Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал.
Ш-шш. Я знаю, что вы очень умны, Кэти, но вам не стоит заниматься политическими играми. Издалека вы не можете рассчитывать повлиять на события.
Она очень удивила его тем, что ласково приложила ладонь к его щеке. Хотя Катарина нисколько не стеснялась выказывать свои чувства в постели, вне ее она избегала физического контакта с ним.
Я думаю, что вы мне просто льстите, — сказала Катарина дрожащим голосом. — Неужели вы хотите сказать, что если бы я находилась при дворе или в Ирландии, то имела бы возможность влиять на действия таких людей, как мой отец или Фитцморис?
Он прижал ее ладонь к своей щеке, не спуская глаз с этого поразительно красивого лица. Он не стал говорить, что она уже повлияла на судьбы этих людей, потому что благодаря ей он предпринял шаги, которые в случае удачи изменят существующий баланс сил и неизбежно скажутся на всех них. Избегая прямого ответа, он правдиво сказал:
Кэти, такая женщина, как вы, может двигать горы, стоит ей только захотеть.
Катарина вспыхнула, глядя на него.
— Моя мать была такой женщиной, — сказала она.
— Без сомнения вы унаследовали ее упорство, ум и красоту.
— Я не такая уж исключительная красавица, Лэм.
— Монастырь научил вас скромности, но женщины, которые нравятся мужчинам, знают себе цену. Скромность им ни к чему.
— Почему вы говорите мне все это?
— Потому что в отличие от своей матери вы наивны и неискушенны. Настанет день, когда вам может понадобиться все оружие, которое имеется в вашем распоряжении. Скромность в этом случае вам не поможет, дорогая. — Он сам не знал, почему говорил так откровенно, — может, потому, что сам со своей рискованной затеей находился в двух шагах от виселицы. Если его разоблачат и повесят, Катарине придется самой заботиться о себе. Ему вовсе не нравилась эта мысль. — Вы настолько соблазнительны, что мужчины при взгляде на вас думают только об одном. Вы можете сделать любого мужчину своим рабом, если захотите. И тогда он станет выполнять ваши желания даже вопреки здравому смыслу и собственным интересам.
Он подумал о своей связи с Фитцморисом, о Тауэре и о плахе.
Она все еще смотрела на него, и в ее взгляде появилось беспокойство.
Мне это не нравится. И, Лэм, я ведь не поработила вас.
Он рассмеялся.
Разве нет? — Он резко опустил ее ладонь и приложил ее к своей пульсирующей плоти.
Как только вы зашли в комнату…
Она отдернула руку, готовая расплакаться. Проклиная себя и свою похоть, Лэм обнял ее:
— Простите меня, Кэти. Мне не стоило это говорить, когда вы так расстроены. Скажите мне, что вас огорчает. Ведь это еще не все, верно?
— Да! Джон Хоук не развелся со мной, — воскликнула она, прижимаясь лицом к его мокрому плечу. — Письмо отца датировано первым июля. Почему он не развелся со мной, если бы собирался это сделать? Я боюсь, что мы с Хоуком все еще состоим в браке.
Лэм весь напрягся, но решил сказать правду.
— Я знаю.
— Что? — Она вырвалась из его объятий, с ужасом глядя на него.
Он отпустил ее и, не сводя с нее взгляда, сказал:
Он не развелся с вами, но зачем думать об этом? Мы повенчаны в вашей вере, Катарина. Разве этого не достаточно?
Она долго молча смотрела на него и наконец произнесла:
Хоук все еще считает меня своей женой — и вся Англия тоже.
Лэм уже начал злиться, но старался сдержать себя.
— Так сложно, когда все против тебя, Кэти, я это отлично знаю. — Он увидел, что ее взгляд смягчился. — Не надо меня жалеть, мне этого не требуется. И вам тоже не нужна жалость — даже своя собственная. Мы законно повенчаны в глазах Господа и Папы Римского, что тоже немало. Вы принадлежите мне, Катарина. Или вы все еще хотите вернуться а Англию к Джону Хоуку? — Его взгляд потемнел, и на мгновение он перестал дышать.
— Нет, — прошептала она.
Злость Лэма испарилась, сменившись необычайным облегчением.
— Вы решили остаться со мной сами, по своей воле?
— Да. — Катарина смотрела на него так тепло и нежно, с такой любовью, что он на мгновение потерял дар речи. Потом она добавила, как будто произнося клятву: — Я вас не оставлю, Лэм. Никогда.
Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
Обещаю, — хрипло сказала она. — Что бы ни случилось.
Лэм издал резкий, хриплый и в то же время радостный звук. Он притянул ее к себе, нашел губами ее губы, и через мгновение Катарина оказалась прижатой, к стене. Она нетерпеливо встретила его ищущие губы, ее язык сплелся с его языком. Лэм ощутил вкус ее слез и понял, что это слезы счастья.
Да, милый, да, — повторяла она. Его погружение в нее было острым и резким, напоминая вторжение огромной армии. Их взгляды встретились.
Он не мог говорить, переполненный ощущением себя в ней, переживая ее признание и снова и снова погружаясь в нее. Он не сводил с нее взгляда, надеясь, что она сможет понять его любовь, которую он так долго таил. Катарина с рыданиями впилась ногтями в его плечи. Задыхаясь, он старался взять себя в руки, найти в себе силы уйти вовремя, чтобы не оставить своего семени в ее теплом, плодородном теле.