- А чего бы тебе, Диночка, не взять и тоже в Египет не съездить? Арабы, они, говорят, не особенно разборчивые. Всех любят....
А вот это уже было о том, что ухажеры за мной на работу не приходили, и в свои двадцать шесть я уже как-то позабыла, что такое свидания. Может быть потому, что смотрели на меня не так активно, как на молодых да гибких, а, может, потому что я редко когда находила даже просто тех мужчин, с кем интересно было поговорить, не говоря уже о большем.
Сама я склонялась ко второму.
Но медленно закипающее раздражение подавила. Сказывалась привычка не растрачивать эмоции впустую на всяких вот Тань и прочие гадости жизни. Спокойствие внутри было дороже. Хоть и давалось не всегда легко.
Неожиданно вступилась Валентина Олеговна.
- Танюша, ты бы села, да поработала. А то весь день сегодня на улице проболталась. Считай, шесть уже, а ты даже не начинала.
Таня обиженно поджала губы, но спорить не решилась, только бросила презрительный взгляд на стоящее рядом со мной пустое блюдце, на котором было печенье, и гордо удалилась к своему столу.
Я еще раз беззлобно подумала, что красивые у нее все-таки ноги. Правильной формы, изящные, стройные, просто загляденье. Но сосредотачиваться на этой мысли не стала, потому как, если сосредотачивалась, то что-то обязательно начинало скрести изнутри. И делалось тоскливо и грустно.
Когда часы в офисе пробили шесть, все с облегчением повставали из-за столов. Только Лена сидела, сосредоточенно печатая, качая в такт головой играющей в наушниках музыке.
Я тронула ее за плечо и улыбнулась.
- До завтра!
- Ага! Увидимся.
Попрощавшись с остальными, я сгребла со стула свой плащ, сумку и выскользнула наружу.
А осень радовала.
Казалось бы, ну чему тут радоваться? Замусоренная остановка, ждущие своего автобуса тетки и молодняк, торгующие на углу фруктами не то татарки, не то молдованки. Летающие в беспорядке с желтеющих берез листья, пыльный тротуар, заплеванный окурками и банками из-под колы, сидящая в киосочном окошке равнодушная продавщица, читающая "Мою семью".
А все равно радовала. Осень. И кто знает, отчего так.
Обычно, принято радоваться весной, когда воздух только напаивается новыми ароматами надежды на что-то новое и светлое, на перемены к лучшему и пробуждению души.
А у меня и перемен-то никаких. Та же работа, вот уже три года. Мама все еще в Турции, покупает новую одежду, чтобы потом раздать на реализацию в магазины. А дома только отчим, который как с работы, так сразу тянется к банке пива и к телевизору, чтобы в очередной раз найти то, что можно по десятому кругу обругать в нашей стране. Да еще бабушка, которую давно надо бы проведать.
Подошел троллейбус. Старый, потертый, синий, с налепленной рекламой на боках. Я вошла внутрь и села. Мест хватало, маршрут был далекий от центра, потому и редко когда перегруженный. Отдала контролерше тринадцать рублей - та недовольно отщипнула билетик, будто от души оторвала и в руки кинула. Ушла к себе на персональное, накрытое видавшей виды протертой бархатной тряпкой, кресло и тщательно умастилась, будто и не вставать ей на следующей остановке, чтобы обилетить вновь вошедших.
Не став тратить время на созерцание бабушек и дедушек с какими-то скорбными, будто обиженными за неоцененную никем прожитую жизнь, лицами, я отвернулась к окну и ушла в себя. В размышления, о чем бы таком хорошем можно было бы сейчас подумать. Но хорошее, увы, на ум не шло.
Машины, мотоциклы, магазины, рынки, многоэтажные дома.... Можно было бы и пешком, да вот сегодня почему-то не хотелось. Царапала где-то изнутри фраза, брошенная Татьяной насчет арабов, которые не слишком разборчивы.
А я вот, арабов, не любила. И ради секунды ненужного внимания, не стала бы платить огромные деньги и лететь в Египет. Или в Турцию. Пусть даже в Эмираты.
Нет, путешествовать я любила. Очень! И вовсю надеялась, что однажды повезет увидеть те места в мире, к которым почему-то тянулась душа. В старинной Европе или где-нибудь на островах.... Красивых мест много, только выбирай, если есть возможность.
Я вздохнула.
Но отпуск в этом году я себе позволить не могла. С деньгами было туго, да еще в последнее время бабушка болела часто. А на таблетки уходило много, хоть и не жалко было для родного человека, лишь бы здоровье это приносило.
Только вот отпуск из-за этого все никак не случался. А поэтому не то что Европы, а даже Египта, как Валентине Олеговне, мне было не видать.
На одной из остановок вошли двое - молодая пара. Сразу же устремились в уголок, прижались друг к другу, будто слиплись и такое блаженство на лицах! Смотреть на них в упор было неприличным, поэтому я улыбнулась, глядя в окно. От пары шла хорошая энергетика - радостная, свежая, чистая. Наверное, все еще в самом начале. Посмотришь на таких, и будто воздух светлее становится. И только некоторые старики, непробиваемые от собственной накопившейся внутри боли за что-то, укоризненно качали головой. Невосприимчивые к чужому счастью.
А мне было приятно. Пусть даже глазком взглянуть на влюбленных. Будто прикоснуться к чужому волшебству на секунду, к чьей-то сказке.
Кота снова мучили.
Соседская детвора постоянно издевалась над ним, а все потому что кот был глухим. Совершенно. Не слышал ни плохих ни хороших голосов, вообще ничего не слышал. Сказалась то ли лютая морозами зима, то ли какая-то болезнь.
Гонимые кровожадными желаниями соседские девочки - одной семь, другой девять - тянули бедное животное за хвост, пытались топать перед его носом, гнали с клумбы. А кот, как назло, обладал на редкость добрым и терпимым нравом, и уходить никуда не спешил, черт бы его за это подрал....
Детей я разогнала. Зло и быстро. Вся терпимость от подобных сцен у меня заканчивалась враз. И мамаш я не боялась - голову бы отвернула и родителям за таких вот детей.
Подошла к коту, достала из сумки купленный на остановке перед домом пакетик с Вискасом, выложила прямо на траву. Мишка (почему-то я мысленно именовала кота именно так), почуяв запах знакомых ладоней, быстро подбежал ко мне и заорал - хрипло и надрывно, требуя ласки. Даже еду отложил ненадолго, лишь бы погладили белую пушистую спину.
Я вздохнула и приласкала. Как своего, как родного. Может быть, это была моя вина, что он до сих пор здесь ошивался? Даже перезимовал как-то? Задняя лапа была вывернута к пузу и не разгибалась, отчего Мишка ходил только на трех, а от хвоста осталась только половина. Причины этому я даже предполагать боялась.
Он терся. Все не ел. А я смахивала слезы, уже почти привычно. От бессилия. Так, чтобы никто не видел. Черт бы подрал отчима, у которого аллергия на кошек. Давно бы уже забрала, а так завтра будет очередной пакетик Вискаса на траве.
Терпи Мишка. Когда-нибудь жизнь наладится.
Отчим пил. И видимо уже далеко не первую банку пива.
Когда я щелкнула входной дверью, бубнение его ненадолго стихло, а потом снова возобновилось. На кого или на что, я не поняла. Вторил его бубнению включенный в спальне телевизор.
В зале было тихо. Когда мамы не было дома, то здесь и свет включали редко. Никто не сидел на диване, не читал книжек, не слушал о том, как прошел день. Из кухни пахло не вкусной едой, а несло какими-то кислыми полуфабрикатами - дядя Толя готовить не умел, и у меня все желание помочь отбивал быстро, когда заводил долгие разговоры о том, как вокруг все плохо. Пара попыток побыть "хорошей" быстро сошли на нет после того, как я поняла, что для восстановления внутренних сил после таких вот монологов требуется много. Гораздо больше, чем у меня иногда оставалось. Поэтому разнообразием меню отчима не отличалось - пельмени, замороженные котлеты да сухая рыба для пива. Вот и весь нехитрый рацион.
Радовало то, что ко мне Анатолий Иванович обычно не лез. Редко когда пытался сунуться в комнату с разговорами, удрученный одиночеством, но отклика никогда не находил. Не любила я поддерживать темы о плохом. Зачем лишний раз? Уж лучше попробовать снова увидеть вокруг что-то хорошее, даже когда трудно. А так как мою точку зрению отчим не разделял, говорить нам было не о чем.